Плюс пятнадцать ради успеха (СИ)

И последнее, что я успеваю — это повернуть голову и узнать в водителе такси того же мужчину, что небрежно выбрасывал мелочь. Удивляюсь: как так, дважды за одну ночь? Но с мысли сбивают слова таксиста, сказанные им раньше, тогда, они так отчетливо проносятся в памяти:

— Ценить?! Было бы что ценить!

На секунду наши взгляды встречаются, и, кажется, он понимает… теперь он понимает, что на самом деле у него в жизни так много моментов, которые надо было ценить.

Пока были эти моменты… и жизнь.

А теперь…

Теперь уж все.

Ночь и боль схлестнулись и поглотили.

А жизнь…

Жизнь была интересной. Но я тоже не все в ней ценила… Если бы все исправить…

Если бы… Но нельзя, нереально…

Последнее, что я вижу — яркие фары машины, несущейся прямо на нас. И глаза другого водителя.

Кажется, он тоже многое понял, но поздно. Ему, как и нам, уже поздно что-либо менять…

Все.

Это конец…

Конец.

Эпилог

Я часто думала после, что, возможно, это действительно был бы конец для меня. В полном смысле этого слова.

Если бы не желание жить и вернуться к тем людям, которых я бесконечно люблю. И если бы не ответная любовь этих людей — разная, но такая уютная и проникающая через внеземные запреты.

Я отчетливо помню, как парила в каком-то тумане, мимо проплывали незнакомые люди, многие смеялись и спешили вперед, а я летела, постоянно оглядываясь, пытаясь понять, где я и почему.

И не могла вспомнить.

Только знала, что если я полечу вперед, мне будет так хорошо, как никогда не бывало раньше. А я все равно не спешила и то и дело смотрела назад и по сторонам. А потом я начала слышать невнятные звуки и чьи-то голоса. Присматривалась к пролетающим мимо, но нет, это не они говорили.

А кто?

В тумане было удобно, но я захотела понять, разобраться, захотела узнать, кто говорит и что. И почему эти голоса слышу лишь я. Закрыв глаза, я остановилась. Поначалу голоса по-прежнему были невнятными, а потом я стала разбирать… разбирать слова и беззвучно рыдать…

Мои любимые. Мои самые дорогие люди. Они злились, они обвиняли себя, они просили вернуться, они угрожали и шантажировали, и я так хотела увидеть их, что перед глазами промелькнули их образы — как черно-белый калейдоскоп.

— Доченька, пожалуйста, возвращайся… — это мамочка, моя строгая, моя добрая мамочка.

Она гладила меня по волосам и умоляла, и умоляла…

— Ева, я, конечно, понимаю, что ты не хотела быть юристом, но не подозревал, что так сильно. Когда вернешься, мы снова поговорим об этом. — Это мой папа, он сидел на стуле и смотрел на кого-то с такой пустотой во взгляде, что мне хотелось кричать. И он словно понял — поднял голову, осмотрелся, а потом сказал: — Просто вернись. Вернись — и живи, как хочешь. Но живи, доченька…

А потом я увидела девушку — такую яркую, и которой бы очень пошла улыбка. Она стояла и смотрела прямо перед собой с отчаянной злостью. Лариса. Моя лучшая, моя единственная и самая верная подруга. Она долго молчала, а потом как закричит:

— Феникс! Феникс, я знаю, что ты меня слышишь! Вернись! Феникс, вернись к нам! Вспомни, что лететь можно в разные стороны!

Я вздрогнула, обернулась и медленно и с большим трудом сделала шаг назад, против тумана. Нет, тяжко и больно… Присела. И тут же почувствовала, как ко мне прикоснулись невидимые руки, схватили меня и встряхнули:

— Феникс, лети! Феникс, не заставляй меня выселять тебя из квартиры! Лети, спасай кота и цветы! Ты слышишь меня? Я не собираюсь лечить твоего полосатого! И цветы поливать не буду! Феникс, твой хлорофитум сохнет! Так и знай, что зря ты его тащила домой! А так нельзя: спасать и бросать! Слышишь меня? Слышишь…

Перед глазами мелькнул подоконник, уставленный цветами. И одно пустое пятно на нем. Я знала, почему-то знала, что там должен стоять хлорофитум, вот только поставить его пока некому.

А еще я видела высокого черноволосого мужчину, стоящего у подоконника и рассматривающего ночной город. Я знала, что он ненавидит ночь. Раньше было без разницы, а теперь ненавидит. Потому что ночь отняла у него… меня?

Меня…

Я с жадностью рассматривала фигуру мужчины, и так хотелось к нему прикоснуться. А когда он неожиданно обернулся и словно взглянул на меня, я не выдержала того отчаяния, что плескалось в его изумрудных глазах. Изумрудных… так странно, я стала видеть цвета…

— Ева… — услышала его хриплый голос, словно он кричал несколько дней. — Ев…

— Матеуш… — шепнула я.

Он положил руки в карманы, а я, проследив за этим движением, зарделась. Ремень… Ужасно хотелось его расстегнуть, и я сделала еще один шаг.

— Матеуш, — шепнула смущенно, и он вздрогнул, словно услышал.

А моя боль усилилась.

Но я снова шагнула.

К нему.

А потом это видение растворилось в тумане и показалось другое.

Рыжий мальчишка плакал так горько и такими огромными слезами, что его веснушек почти не было видно.