Плющ Леонид. На карнавале истории

Я потребовал, чтобы мне точно указали дозволенные темы, чтобы он не мог под предлогом «секретности» задерживать письма. После 8-10 писем я потребовал ответных писем жены.

— Вы пишете шифровки, и мы вынуждены были все письма задержать. После следствия они будут переданы вашей жене.

Сознательно морочили мне голову, чтобы я хоть что-то написал.

— К Анджеле Дэвис каждый день приходит адвокат, она пишет письма протеста, заявления для прессы, пьет кофе.

— Откуда вы знаете о кофе? Вы что, сидели с нею?

— В нашей прессе писали о том, что, издеваясь над ней, ей дают холодный кофе.

— Но ведь она прогрессивная деятельница.

Я не смог даже улыбнуться этому неотразимому аргументу. Напомнил ему о том, что Ленину давали в тюрьме молоко.

— Откуда вы это знаете?

— Читать книги надо. В книгах для детей есть рассказ о том, что Ленин писал шифровки молоком. Значит, давали ему молоко.

— Но ведь Ленин был прогрессивным деятелем.

— Удивительно, как гуманно обращаются все реакционеры с прогрессивными деятелями. Просто патология какая-то.

Подобные беседы очень быстро привели к тому, что Федосенко проникся личной ненавистью ко мне.

Как рассказывала впоследствии Тане Нина Антоновна Караванская-Строкатова, которую допрашивали по моему делу, кагебисты захлебывались именно от этой личной ненависти ко мне.

Ненависть Федосенко выросла из-за ощущения неполноценности, из-за моего явного презрения к нему. Я не оскорблял его сознательно, не издевался над ним, но, видимо, это как-то проявлялось.

Под конец следствия он стал проявлять свое отношение ко мне явно — угрозами, оскорблениями.

Он любил рассказывать о своих достижениях по раскрытию дел о сотрудниках гестапо, скрывающихся в колхозах, на заводах. Когда ему поручили какое-то дело в Черниговской области, он тут же похвастался передо мной. Вот, дескать, какие вещи мне доверяют, а вы-де считаете меня дураком!..

Как-то он стал хвалиться передо мной своими познаниями в истории.

Я спросил его с невинным видом:

— Скажите, как назывался договор с гитлеровской Германией?

Он попытался уйти от ответа. После повторения вопроса раздраженно заявил:

— Вы не занимайтесь демагогией.

— Ну, вот, видите, даже вам врут об истории. И вы боитесь попасть впросак, обнаружить свое незнание.

Во время обыска у меня забрали очень много фотографий. Не желая, чтобы фотографии использовались для компрометирования людей, я записал в протокол допроса, что буду отвечать только на вопросы об общественных деятелях и своих родственниках. В частности, я хотел из категории «общественных деятелей» удалить Суровцеву и Олицкую. Очень мне не хотелось, чтобы из-за обнаруженных у меня их фотографий у них произвели обыск, их допрашивали и т. д.

Но, конечно, это им не помогло. Однажды Федосенко, ехидно улыбаясь, наслаждаясь заранее подготовленным ударом, спросил:

— Ваших уманских старушек привезти на допрос сюда или повезти вас к ним в Умань?

— Лучше очную ставку провести в Умани. Может быть, проведете допрос в Софиевском парке, где я случайно встретил Суровцеву?

— Ну, что ж, поедете в Умань…

Спрашивали о фотографиях Яна Палаха и Януша Корчака.

О Палахе я записал, что это выдающийся национальный герой Чехословакии, покончивший с собой самосожжением из протеста против оккупации Чехословакии. И тут же записал о Корчаке — о том, что его сожгли оккупанты.

Федосенко радовался, что я все-таки что-то записал в протоколе.

Но после обеда он вызвал меня опять на допрос и стал уговаривать, чтобы я изменил ответ, выбросив слова об оккупантах. Видимо, начальство объяснило ему, что я использовал допрос для пропаганды и издеваюсь над тем, что кагебисты не знают историю Корчака. Речь-то идет не об антисоветчине, а о жертве немецкого фашизма.

Когда я отказался менять показания, он порвал протокол и о Корчаке больше не спрашивал.

(История с фотографией Корчака повторилась и на допросах Тани: она попросила вернуть фото: «Его уже раз сожгли, может быть, хватит?» Фотографию так и не вернули.)

Однажды допрос был назначен на вечер. В кабинете сидел прокурор по надзору за КГБ и неизвестный мне следователь.

Ввели Виктора Б. Я обрадовался живому человеку. У Виктора был растерянный вид. Я радостно улыбнулся ему, пытаясь приободрить.

Зачитали его показания. Он дал сведения о том, какой самиздат я ему давал, о том, что я был связан с Якиром, Григоренко, Светличным, Ниной Караванской.

Якира и Григоренко он назвал «руководителями демократического движения». Так как я не хотел давать какие-либо показания, участвовать в очной ставке, то свои возражения построил в виде вопросов Виктору.

— Разве в демократическом движении есть руководители, разве самиздат — организация?

В. Б. и кагебисты всё не могли понять, чего я от них хочу.

Я объяснил:

— Вот посадят Якира, и тогда твое утверждение станет показанием против него.

Я надеялся, что он намекнет мне на то, как обстоят дела у Якира — не посадили ли его?

В. Б. согласился (и я потребовал это записать в протокол), что движение — не организация и что никто им не руководит.