Плющ Леонид. На карнавале истории

«Восемь грамм свинца тебе и на мыло» — написал Петру Якиру какой-то «гомо советикус». 1969 год.

Во Фрунзе, в 1943 году, мама отдала нас с сестрой в больницу, здоровых детишек. Отдала, чтоб хоть что-то ели, ведь еды-то нет, идет война, а отец без вести пропал.

А теперь я, здоровый, должен подыграть им и помочь им превратить меня в душевнобольного.

1941 год. Мы едем с мамой в машине, эвакуируемся. Самолеты с черными крестами. Мама хватает меня и прячет где-то в кустах. Деревья, кусты, земля летят вверх. Гром… Мне два года, и это самое раннее воспоминание: земля летит вверх, а вверху, в небе — немцы.

Бабушка рассказывает мне, шестилетнему:

— И приснился мне сон. Иван, твой отец, на белом коне приехал. К смерти, значит. Или приедет… Утром забежал. Он лийтинантом був. Их у дисанты якись пускалы. «Мамо, мамо, зачем ты их в икуацию видпустила! Там же бомблять нимцы все»… А потом пришли нимцы. Булы итальянцы, румыны, мадьяры. Найкращи итальянцы. Нимцы ничого, тилько курей кралы.

47 год. Голодно. Полгода — борщ из свеклы, полгода — суп с фасолью. Ходили на поле собирать колоски, оставшиеся от жатвы. Взрослым нельзя — засудят за кражу колхозного имущества. Детям можно. Лазили на бахчу — красть помидоры, огурцы, арбузы и дыни. Сторож стреляет солью, но — куда ему попасть!

В лесу бабушка собирает сухие дрова и тащит на себе. Тяжело, видимо, если и мне тяжело тащить ломаки. Все боятся объездчика — оштрафует за кражу государственного имущества. А чем зимой топить печь? Торф не горит без дров.

Вот все местечко заговорило о том, что из английского плена вернулся кто-то. Говорят, что англичане всех наших пленных забрали из немецких лагерей и переправили в свои, в Африку. И кто бежит, того привязывают к дереву и муравьи африканские съедают его, одни кости остаются.

Бабушка плачет и клянет англичан за то, что и отца вот так где-то съели муравьи. Я ярко представляю его скелет — недавно нашел скелет ящерицы в муравейнике. Начинаю ненавидеть англичан больше, чем немцев.

«Надо их разбить, как немцев разбили».

То же говорит и бабушка.

Вот оно, второе по счету обвинение власти: детско-взрослое. Вначале товарищ Сталин забросил отца с одним пистолетиком — десантником против немецких танков, а потом стал распространять слух об англо-американских лагерях, где держат наших солдат.

Санаторий. Потом опять Киргизия, город Фрунзе. 1954 год.

По городу нельзя вечером молодым парням и девушкам ходить вольно. Все объединяются в шайки. Староста класса и комсорг принадлежат к воровской шайке. Организуем шайку и мы, пятеро друзей. Вооружаемся одним кинжалом. Собираемся связаться с милицией, так как у меня возник замысел создать шайку против воровских и хулиганских шаек (потом это было осуществлено в форме «Легкой кавалерии» и бригад содействия милиции). Меня, естественно, назначили комиссаром нашей идейно-безыдейной шайки.

Я — староста зоологического кружка Дворца пионеров. Ловим мышей в поле. Зима. Из сугроба торчит рука. Бегу с братом в милицию. Одно за другим отделения милиции отказывается ехать с нами, на место происшествия: «Не наш район». Наконец, едут из городского. Изнасилование с убийством.

Неподалеку шатры цыган. Начальник, приехавший с нами, сразу же указывает на них. Я верю — ведь все знают, что цыгане — воры, обманщики, убийцы (никому в голову не приходит, что они не глупцы, чтоб оставлять труп неподалеку от шатра).

Я верю россказням о чеченах, ингушах, курдах, кабардинцах и прочих малых народах, что живут возле Фрунзе. Они предали Родину немцам и теперь им не дозволено не только жить в городе, но и появляться там. Как только милиционер поймает кого-либо из них, того посадят. Все дети моего возраста — и взрослые вместе с ними — верят, что эти «предатели» убивают русских и украинских детей. Мы с друзьями идем в горы вооруженные — с охотничьим ружьем.

В школе заставляют учить киргизский язык. Я вначале гордо отказываюсь — зачем мне их язык, но потом все же учу грамматику. И смеюсь над киргизятами. Я знаю не более 15-ти киргизских слов, но зато без труда отвечаю на вопросы по грамматике. Киргизята почему-то плохо усваивают грамматику. И потому у меня за четверть — «4», у некоторых из них — «2». Я презираю училку по киргизскому — киргизку. Меня никто сознательно не воспитывает в духе презрения к коренному населению. Но это носится в воздухе. В те времена киргизов и узбеков еще не называли «зверьками». Но полгорода — русские и украинцы (украинцы больше на окраинах. Это бывшие раскулаченные). Они грамотнее, занимают лучшие посты. Они — носители передового, прогрессивного, культурного_

Вот этого я тоже не забуду власти — как из меня, украинского пацана, делали великорусского шовиниста, угнетателя чеченов, курдов, киргизов, белого расиста, ослепленного своей интернационалистической миссией культуртрегера.