Плюшевый медвежонок

— Гостям из города очень нравится, вот мы и оставили, — объяснила хозяйка.

Они вошли в переднюю. В доме уже горел свет. Их встретил довольно невзрачный мужчина средних лет. Это и был хозяин. Жена о чем-то пошепталась с ним, и он немного извиняющимся тоном пригласил гостей в комнаты:

— Очень рады видеть вас у себя. Вы, должно быть, устали с дороги, не откажитесь принять ванну.

После «Киридзумикана» почтенный возраст «Кинтокана» сразу бросался в глаза. Почерневшие столбы покосились, в раздвижных перегородках зияли щели. Доски пола в коридоре покоробились и страшно скрипели.

— Это не соловьиные полы[10], а петушиные, — съязвил острый на язык Ёковатари, ничуть не стесняясь присутствия хозяев.

— Конечно, тут тоже надо было сделать ремонт, — еще более извиняющимся тоном сказал хозяин, — но все деньги ушли на «Киридзумикан».

— Да нет, так даже лучше. В этом, поверьте, есть своя прелесть, дух старины, что ли. Придает дому очарование, которое пьянит, как старое вино, — снисходительно утешил хозяев Ёковатари.

И в самом деле, если бы вам захотелось почувствовать себя затерянным в глуши, полностью оторванным от мира, вы не нашли бы места лучше, чем этот горный приют для запоздалого путника.

— Трудно поверить, что такие вот местечки до сих пор существуют всего в нескольких часах езды от Токио! — с воодушевлением заметил Мунэсуэ. Ему давно не приходилось бывать в подобных поездках. И он чувствовал себя помолодевшим на добрый десяток лет.

Их проводили в отдельный домик, одиноко стоявший в стороне от главного здания. Под окнами небольшой, обставленной в традиционном японском стиле комнаты журчала вода: там проходил мельничный желоб.

Когда они вошли в домик, на улице уже стемнело. Заря догорела, со дна ложбины поднялась ночная мгла, густая, как тушь. Хозяин зажег в комнате свет, и за окнами окончательно воцарилась ночь. В центре комнаты был устроен котацу[11].

— Сейчас жена чай принесет. — С этими словами хозяин собрался было уйти, но Мунэсуэ остановил его.

— Сначала нам хотелось бы у вас кое-что узнать. Мы тут расспрашивали вашу супругу…

— Да, жена мне говорила, но, боюсь, я тоже не смогу вам ничем помочь.

— Речь идет об этом человеке. Взгляните на фото. — Мунэсуэ протянул хозяину фотографию Джонни.

— Да нет, не было у нас такого. Если б он у нас останавливался, я б его непременно запомнил, очень уж внешность необычная. Может, он приезжал давно, еще до меня, тогда отец должен помнить. Кончите ужинать, я его приведу.

Как ни соблазнительна была перспектива единым духом покончить с расспросами, приходилось считаться и с интересами хозяев. Поэтому было решено сначала принять ванну. Купальня располагалась во флигеле по другую сторону главного здания. В длинном переходе, соединявшем главное здание и купальню, их обдал аромат стряпни, и у них разгорелся аппетит.

Вода источника была тридцать девять градусов. Когда-то температура ее была меньше — тридцать семь градусов: вода стала горячее после того, как пробурили дополнительную скважину. В бассейне соорудили шахматную доску, и постояльцы, нежась в воде, подолгу играли в японские шахматы «сёги».

— Хоть отдохнем немножко, — сказал Ёковатари, растянувшись в воде. За стенами купальни стояла тьма. Черные кроны деревьев придавали ей какую-то особую густоту.

— А ведь если б не вся эта история, мы бы и не знали про такое местечко.

— Спасибо, значит, убитому негру?

— Ёковатари-сан, что вы думаете о нашем деле?

— В каком смысле?

— Видите ли, из-за того, что убитый — иностранец, в расследовании, как мне кажется, никто особенно незаинтересован. Похоже, что наша группа создана проформы ради, поскольку здесь замешана честь японской полиции.

— А вы что, настроены иначе? — спросил Ёковатари, искоса взглянув на собеседника. Взгляд его был недобрый: Мунэсуэ повторил то, что с самого начала говорил сам Ёковатари.

— С чего вы взяли? Мне, откровенно говоря, все равно. До убитого мне дела нет. Мне только одно нужно — разделаться с убийцей.

При этих словах глаза Мунэсуэ будто сверкнули огнем. Или это просто почудилось сквозь пар? Видимо, не зря перед отъездом в Киридзуми Ямадзи сказал про него: «Очень уж ретивый. Как начнет таскать за собой по горам — не угонишься». И послал вместо себя Ёковатари.

Мунэсуэ испытывал к преступникам ненависть совершенно особого рода. Для сотрудника полиции отвращение и гнев по отношению к преступнику — вещь естественная. Однако Мунэсуэ переносил на преступный мир свою личную ненависть к негодяям, убившим его отца. Наверное, именно поэтому его так раздражало поведение следственной группы. Вряд ли его коллеги относились к дознанию спустя рукава оттого, что убитый был иностранцем. Пожалуй, напротив: это обстоятельство могло бы быть дополнительным стимулом в раскрытии преступления. И все-таки где-то в самой глубине души дело какого-то негра представлялось им не столь уж важным. Мунэсуэ же считал, что, даже не испытывая симпатии к жертве, следует положить все силы на поимку убийцы.