Плюшки московские

Человек не способен в полной мере познать истину. Почему? Да хотя бы потому, что ему помешают сделать это толстые переплетённые провода лжи и обмана, бесконечная медная сеть которых слишком масштабна для того, чтобы быть распутанной в рамках только одного, столь ничтожно отмеренного по срокам сансара-трипа.

Тьфу, и чем это занят наш автор?! Ему, по-хорошему, надо авто-био-роман кончать, а он тупо валяется, философствует, да ещё и чему-то своему довольно улыбается (чему, лучше и не знать). Может показаться, будто бы невдомёк ему, что несмотря на неуклонно близящийся финал произведения в виде последней маленькой чёрной точки, за сетевыми тиражами почти не видать бумажно-фолиантных перспектив. Однако в действительности этот запретный плод Древа познания бабла и бла уже отмокает в желудочном соке чудака Адама и стервочки Евочки: каждая из серых cell-ок молодого человека благополучно получила свой дефлорационный архивный файл Трояна Тайной Депрессии; привычный образно-мыслительный ряд аргументов и доводов уверенно совершает каждодневный зудящий чесоточный крестный ход в мозгу, подобно червяку из первой главы. Тем интереснее для нас ответ на вопрос, почему лыбится Алексей... Опять, что ли, смакует будущие сцены, навеянные наконец-то взаимной любовью, и просто забил на Призвание?.. Ага, щас! Да х*й ты там угадал!.. Сцены я смакую, этого у меня не отнять. Но, помимо того, одна из главных причин заключена в том, что мне вдруг стало глубоко наплевать, будут ли гипотетические апоплексические меценаты-благодетели печатать мои «Плюшки», поедая пончики, или же, как обычно, они будут жрать пончики и делать деньги на ком-то другом, в лучшем случае используя распечатки моих душевных пируэтов в качестве суррогата туалетной бумаги «Сирень». Плевать мне и на то, как их будут «есть», то есть читать. Плевать на сам ответ на вопрос, в чём корни столь глубокого пох*изма. Достиг ли я небывалого просветления подобно магистру музыки у Гессе, или же смирился с незавидной долей аутсайдера-графомана, которую мне как в глаза, так и за глаза прочили столько лет — меня это еб*т не больше, чем героя Пелевина — французский обыватель. Я просто принимаю новое состояние своего сознания таким, каково оно есть. Это — карма. Кар-ма. Хочешь — каркай, хочешь — матерись.

Впрочем, всё же вместо новых попыток самокопания на манер сложных характеров Достоевского рефлексирующе-ориентированного периода творчества, я лучше сделаю то, что собирался сделать уже нескольколет: позволю своему сознанию накрыться волной горько-сладкого вина океана воспоминаний школьного периода. Приятная щекотка садомазохизма, своего рода. Главное ведь — что? Правильно! Именно спокойствие писательской совести. А перед лицом Вечности я чист как белый лист девственного рулона бумаги «Сирень» — я не утаил резервов души, ребята! Подобно торчку-геймеру, который впервые оказался за настоящей баранкой, и теперь никак не может попасть бампером в латексный зад анемичной фанатки аниме, переходящей улицу на светофоре, я миновал презерватив самоутешения, чтобы в домне скорби переплавить весь свой влажный потенциал в буквы и строчки... Впрочем, сравнение с некоторыми свойствами белого глиста с недевственного рулона в импровизированном туалете недевственного леса также гадится: говно к глисту не липнет, он всегда в белом, как Эдичка в Америке, а если точнее, то образ Эдички определённого периода, застывший в Вечности.

«Что такое вечность — это банька,

Вечность — это банька с пауками.

Если эту баньку

Позабудет Манька,

Что же будет с Родиной и с нами?» — как пел Пелевин под дудки от «ДДТ».

Вот допишу скоро, и не буду даже заморачиваться, рассылая текст по издательствам: забывайте вашего покорного слугу на здоровье, если способны к виртуозному исполнению настолько головокружительных мнемических кульбитов. Христос и Венедикт Васильевич Ерофеев парились? Я тоже не стану. Кому надо, тот меня найдёт.