Плоды земли

– Собственно, я приехал затем, чтобы все наладить, – сказал он Исааку. – Я рассчитываю очень скоро подрядить большую партию рабочих и начать разработку. Что ты об этом скажешь?

Исааку опять стало его жалко, и он ничего не ответил.

– Для тебя это тоже не безразлично. Хочешь не хочешь, а здесь появится много народа, и будет страшный шум и грохот от взрывов, не знаю, понравится ли тебе это. С другой стороны, в округе забурлит жизнь, все придет в движение и тебе будет легко сбывать свои продукты. Сможешь запрашивать за них сколько вздумается.

– Так, – сказал Исаак.

– Не говоря уже о том, что ты будешь получать большой процент с горной добычи. А это большие деньги, Исаак.

Исаак отвечал:

– Я и так уже получил от вас слишком много.

На следующее утро Гейслер покинул усадьбу и зашагал в восточном направлении, к Швеции. На предложение Исаака проводить его он ответил кратким: «Нет, спасибо». До смерти жалко было смотреть, как он уходит, бедный и одинокий. Ингер наготовила ему пропасть самых замечательных припасов, напекла даже вафель, но и этого ей показалось мало; она хотела дать ему еще кувшинчик сливок и побольше яиц, но он наотрез отказался. Так что Ингер даже немножко обиделась.

Гейслеру, конечно же, нелегко было покидать Селланро, против обыкновения ничего не заплатив, и он прикинулся, будто заплатил, будто и в самом деле выложил крупную купюру, сказав Леопольдине:

– Поди-ка сюда, я дам тебе одну интересную штучку!

И протянул ей свою табакерку, серебряную табакерку.

– Вымой ее и держи в ней булавки, – сказал он. – А если не пригодится, так стоит мне только добраться домой, я пришлю тебе что-нибудь другое, там у меня пропасть всякого добра…

Оросительные же канавки продолжали действовать и после ухода Гейслера – ночью и днем, неделю за неделей; это они заставили поля позеленеть, заставили картофель отцвести, заставили ячмень набрать колос.

С низины стали приходить новоселы посмотреть на чудо, пришел Аксель Стрём, сосед из Лунного, тот, что был неженат и не имел работницы, но справлялся сам, пришел и он. Он в тот день был в хорошем расположении духа и рассказал, что ему обещали подыскать на лето девушку, – стало быть, придет конец его мукам! Он не уточнил, кто эта девушка, Исаак тоже не спросил; а обещали ему Барбру Бреде, и обойдется ему это лишь в стоимость телеграммы в Берген. Ничего не поделаешь, Аксель выложил деньги на телеграмму, хотя человек он был куда какой расчетливый, попросту говоря, скуповатый.

А выманил Акселя нынче к соседу водопровод, он осмотрел его из конца в конец и страшно заинтересовался. На его участке не было большой реки, зато имелся ручей, не было у него и досок для желобов, но он решил прокопать все ходы в земле, так тоже можно. Пока еще на его низменном участке дела обстоят не так уж плохо, но если засуха затянется, придется и ему подумать об орошении. Осмотрев все, он стал прощаться. Его пригласили в дом, но он отказался за недосугом, он решил нынче же вечером начать копать канаву. И ушел.

Хозяин, не чета Бреде.

А Бреде, ну и побегал же он по болотам, рассказывая о водопроводе и других чудесах, которые завелись в Селланро.

– Не к добру это так уж усердствовать с землей, – твердил он. – Вон Исаак-то до чего дошел – стал прокладывать оросительные канавы!

При всем своем терпении Исаак частенько мечтал избавиться от этого человека, разносившего по округе сплетни про Селланро. Бреде все сваливал на телеграф, мол, покуда он общественное должностное лицо, его обязанность – содержать линию в порядке. Но телеграфное начальство уже не раз делало ему выговоры за упущения в работе, снова и снова предлагая это место Исааку. Бреде был занят вовсе не телеграфом, весь уйдя в мысли о горных металлах, это сделалось у него своего рода болезнью, навязчивой идеей.

Теперь частенько случалось, что он приходил в Селланро, хвастаясь, будто нашел сокровище, и, кивая головой, говорил:

– Не буду распространяться, но и утаивать не стану: я нашел ну просто что-то необыкновенное!

Он попусту растрачивал время и силы. Вернувшись усталый домой, он бросал на пол мешок с образчиками камней, тяжко отдувался после дневных трудов и объявлял, что никто не бьется так из-за куска хлеба, как он. Он посадил немножко картофеля на кислом болоте, и если скашивал крапиву, буйно разросшуюся вокруг его избы, то называл это земледелием. Он занялся не своим делом, чего уж тут было ждать хорошего. Вот уже и дерновая крыша на избе осела, ступеньки на кухню прогнили от сырости, точильный камень валялся на земле, телега вечно стояла под открытым небом.