Плохая война

– Муж мой жизнь свою в солдатских лагерях провел в грубости и грязи, вам ли того не знать, моя дорогая, – продолжает Элеонора Августа с видимым подтекстом. – Всю свою аккуратность он на коней своих да на железо свое тратит, за столом совсем не аккуратен. Вон под левым локтем его жирные пятна на скатерти, второй день ими любуюсь, а вам, видно, недосуг, госпожа Ланге, позвать слуг да сменить скатерть.

Волков замер, думая, что Бригитт сейчас скажет тоже что-то грубое, но та только покосилась на пятна под локтем Волкова и спокойно отвечала:

– Ничего, гостей нынче не предвидится, а господин наш и на простой бочке едал, так что пятен он и не заметит, ежели ему не напоминать.

Волков хотел сказать что-то, чтобы разговор другой начать, да разве тут успеешь.

– Муж мой, может, и на бочках едал, может, и из седла не вылезая ел, а может, ел, и на земле сидя, только вот я с бочек не ела, – уже шипела госпожа Эшбахт. – И я не для гостей скатерти стелю – для себя и для дома своего. А для гостей скатерти стелют мужики. И бюргеры, что тухлой колбасой торгуют.

«Не очень-то хорошо, жена моя, вы знаете, как живут мужики», – подумал Волков, надеясь, что пожар, разгоревшийся за столом, утихнет без его участия.

Но утихать пожар не собирался, Бригитт была вовсе не глупа и за словом в карман не лезла:

– Господин наш, как вы изволили сами сказать, из сословия воинского, он до женитьбы с бочки ел, а за женой ему дали приданое малое: и простыней, и скатертей, всего было мало, да и те, что были в приданом, нехороши. От стирок частых совсем быстро ветхими становятся, вот и не велю стирать их часто, чтобы поберечь.

Госпожа Эшбахт побледнела и сжала вилку в руке, словно оружие. И заговорила так громко и пылко, как уже совсем господам не подобает:

– Во всяком случае, за женой господину приданое дали, помимо приданого имя знатное и родственников славных. А у иных ни имени славного, ни приданого, хоть плохого, ни благословения божьего.

Волков скорчил гримасу, увидав, как из дверей на кухню выглядывает прислуга, он уже руку поднял над тарелкой, думая так привлечь к себе внимание и остановить перепалку, да не тут-то было, уже сплелись две змеи в поединке, Бригитт уже кричала не хуже Элеоноры Августы:

– Ах да, конечно, и благословение есть, и имя, и приданое есть, но отчего-то мужа приходится к себе в спальню приказами гнать, как вчера было, сам-то не идет, в иной раз так и палку взять придется.

От такого госпожа Эшбахт рот открыла и не находила, что ответить.

«Ах, как это все глупо», – думал Волков и старался не смотреть на жену. А та как раз на него и смотрела, ища, кажется, его поддержки перед такими оскорблениями. Не найдя ее, вскочила, швырнула вилку об стол, так что та прочь улетела, звякая по полу, а Элеонора Августа пошла быстро к себе, кажется, в слезах. Бригитт же с лицом спокойным стала дальше есть завтрак, словно ничего и не случилось. И не замечая, как с кухни выглядывают любопытные дворовые дуры, которых за это Мария лупит тряпкой.

Волков надумал высказать свое неудовольствие Бригитт за то, что была она груба с его женой. Но… побоялся, что красавица обидится. Она и так с ним с утра не разговаривала. А ему очень не хотелось ссориться с госпожой Ланге. Ведь вчера, когда он лег спать в постель с женой, он даже думал, когда Элеонора Августа заснет, отправиться в покои огнегривой красавицы, чтобы хотя бы пожелать ей спокойной ночи. И поцеловать. Ему и вправду этого хотелось.

Может, он и не стал бы так уж волноваться о настроениях Бригитт и велел бы ей быть потише с женой, не случись у него совсем недавно разговора с фон Клаузевицем про Бригитт. Теперь он понимал, что не он один видит ее красоту, не одного его она привлекала своими рыжими волосами, удивительной статью и природной грацией, а еще глазами большими зелеными, как у кошки недоброй. Поэтому упрекать он ее за глупый бабий раздор не стал, и завтрак они заканчивали в полной тишине.

* * *