Плохая война

… Людвиг Вольфганг Кёршнер оказался на удивление худ по сравнению со своим отцом. Был чуть прыщав и лопоух, что пытался, кажется, скрывать при помощи кокетливой бархатной шапочки с драгоценным заморским пером. Вся его другая одежда была тоже очень дорога: и шуба, подбитая синим атласом, и панталоны необыкновенно свободного кроя из яркого красного шелка с дивными узорами, и шоссы в цвет панталон, и синие до черноты сафьяновые сапоги, которые, хоть он и не приехал верхом, доходили ему до бедер. Перчатки, цепи, кольца – все, как и полагалось, на нем было. Небольшой меч-эспада с золоченым эфесом и отлично выделанными ножнами завершал его костюм. Любой молодой принц или первый сын графа не погнушался бы такой одежды.

Мать его Клара Кёршнер тоже была дорого одета, но все-таки не так вычурно, как ее сын.

Мальчик сразу подошел к Волкову и поклонился. Хорошо, низко поклонился, с уважением.

– От всего дома Кёршнеров передаю вам привет и благодарность за великодушное ваше приглашение, господин кавалер, и вас благодарю, госпожа фон Эшбахт. – Он поклонился и Элеоноре Августе.

Видимо, юноша заучивал эту речь наизусть, значит, готовился. Это Волкову понравилось.

– Мы вам тоже рады, молодой господин Кёршнер, – без всякой графской спеси отвечала госпожа Эшбахт.

Тут юный Кёршнер поклонился и всем людям кавалера:

– Приветствую вас, добрые господа.

И Увалень, и Максимилиан, и фон Клаузевиц, и все другие, включая стариков Брюнхвальда и Рене, – все ему кланялись в ответ весьма учтиво, хоть и смотрелся он ребенком даже на фоне таких молодых, но уже закаленных и обветренных людей, как Гренер и братья Фейлинги. А вот они-то, эти двое, хоть и поклонились как положено, но потом стали тихо переговариваться, и притом на их лицах были высокомерные ухмылки. И это кавалер для себя отметил.

– Рад вас видеть, друг мой, – сказал он весьма сердечно и тепло, что для него было необычно, и протянул юноше руку.

Волков был без перчаток, а Людвиг Вольфганг в перчатках. Хоть и позволял ему этикет пожать руку кавалера, не снимая перчатки, но он все-таки потрудился стянуть узкую перчатку перед рукопожатием. Это тоже понравилось кавалеру, и он, чуть улыбаясь, произнес:

– Прошу вас стать моим гостем и пройти в дом, сдается мне, что вас там кто-то с нетерпением дожидается.

Все заулыбались, даже мать юноши, а сам он заметно покраснел.

Глава 29

Урсула встретила жениха глубоким книксеном. Кажется, и вправду женщины переборщили с румянами и белилами – уж очень она была похожа на взрослую даму. А жених, чуть заикаясь от волнения, после долгого поклона стянул с головы своей шапку, стал говорить:

– Госпожа Урсула… Урсула Видль. Разрешите мне засвидетельствовать… Да, засвидетельствовать свое нижайшее почтение.

Любой молодой человек волновался бы, если на него смотрели бы три десятка глаз. Да и для девочки эта церемония была волнительна. Но она все-таки говорила ровно, без запинок то, что ей из-за спины нашептывала Бригитт:

– Рада видеть вас, добрый господин, и вашу матушку в доме нашем.

– Я привез подарки, – продолжал Людвиг Вольфганг, – будет ли вам угодно принять их?

– Будет, – сразу и без посторонних подсказок ответила Урсула. – Да, давайте ваши подарки.

Она опять же без всяких подсказок додумалась, что подарки следует принимать, сидя в кресле, и устроилась на подушке, замерла в ожидании.

А приехавшие с Кёршнером люди внесли в залу сундук, поставили его недалеко от кресла, в котором сидела девочка, распахнули и отошли. Людвиг Вольфганг склонился и достал из него… шубу! Вернее, легкую серую шубку из очень богатого меха неизвестного Волкову зверя.

– Ах! – только и смогла произнести Урсула.

Шуб в ее короткой жизни еще не было.

– Вам нравится?

И вот тут Урсула и показала себя девочкой, а не взрослой и умудренной, женщиной – она вскочила со своего места.

– Дозвольте мне примерить ее!

Людвиг Вольфганг не погнушался работою лакея и сам помог девочке облачиться в шубку. Шуба оказалась чуть велика, но смотрелась изумительно. Так хороша была шуба, что Урсула ни слова не могла произнести, даже поблагодарить не могла.

– Это подарок от папеньки моего, – говорил юный Кёршнер. – Надеюсь, он угодил вам?

– Ах, как это прекрасно! – наконец выдохнула девочка. – Передайте вашему папеньке, что очень, очень угодил мне.

А Бригитт ей делала строгие знаки, что уж чересчур она радуется, что надо быть спокойнее. И только тут девица пришла в себя и, снова сделав книксен жениху, вернулась в свое кресло.

– А этот подарок от матушки моей, – продолжал доставать вещи из сундука Людвиг Вольфганг. – Отрез вам на платье.

С этими словами он положил нетолстый рулон ткани ей на колени. Это был отрез превосходнейшего атласа. Самого блестящего атласа, что Волков когда-либо видел. К тому же он был яркого, насыщенного синего цвета, это был тот самый цвет, что не одобряли некоторые прелаты церкви, называвшие его цветом гордыни и едой дьявола. Может, поэтому этот цвет был так моден среди молодых женщин. Моден и очень дорог.