Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)

— На воле старые раны гниют изнутри, — будто выплёвывает. — Окружающий мир почти не изменился, но ты сам никогда не станешь прежним. Никогда не займёшь своё место, не обретёшь покой. Потому что должен был умереть. Уже мёртв.

Боже мой.

Ещё пара секунд и он сломает мне челюсть. Или раскрошит череп. Случайно, не рассчитав силу.

Пожалуйста, прекрати.

— Свобода не радует, оказывается хуже цепей, — мрачно заявляет фон Вейганд.

Невольно трепещу.

Наше расставание. Короткое «увидимся», пустая квартира. Не лучшее сравнение, однако рождается на автомате, моментально ударяет по болевым точкам.

Слишком близко, слишком узнаваемо.

— Диана перестала видеть сны, больше ничего не чувствовала. Совсем. Эмоции пришли в негодность, атрофировались, — чеканит ровно. — Она пыталась преодолеть это состояние. Как выяснилось — зря. Апатия сменилась агонией.

Немею.

Не способна вымолвить ни слова, не способна даже простонать.

— Лекарства притупляли реакцию на некоторое время, но купировать болезнь не удавалось. Специалисты не помогали. Никто не мог достучаться до одурманенного разума и наладить контакт. Там просто не к кому было обращаться.

Суть ускользает, доходит не сразу.

Пауза. Перебой. Пауза.

Хорошие психологи не дают советов, не указывают, как именно надо поступать. Мило общаются, беседуют на разные темы. Пациент лично определяется с выбором.

А вдруг нет?

Некому принимать решение. Некому бороться. Не с кем говорить и недуг пожирает последние фрагменты изуродованного сознания.

— Дианы не существовало. Вечно запуганное, дрожащее, рыдающее и бьющееся в истерике нечто. Она была уничтожена, разрушена до основания. Хотя оболочка уцелела.

Глаза обжигает.

Хочется моргнуть, только не получается.

— Мой единственный шанс поквитаться с врагом заключался в этой сломленной девушке. Перед подобным искушением нельзя устоять, — бросает иронично. — Хранилище секретов лорда Мортона. Разве откажешься от свидания? Наоборот. Взломаешь любые замки. Вот я и направился по указанному адресу.

Дыхание сбивается.

Раскалённая спираль обвивает тело, закручивается от груди до живота, беспощадно опаляет кожу.

— Я видел всякое, но такое — впервые. Точнее, я не видел. Прошёл по тёмному коридору в тёмную комнату. Отворил дверь и терпеливо ждал, — замолкает на миг, точно погружается в омут памяти, и спокойно продолжает: — Она не выносила свет. Ни в какой форме. Меня заранее предупредили об особенностях.

Теперь действительно страшно.

До чёртиков.

Веет могильным холодом.

Затхлый запах подвала щекочет ноздри, жуткий смрад вызывает тошноту, скручивает желудок в тугой узел.

И никаким ладаном не вытравить зло.

— Гробовая тишина. Минуты тянутся невыносимо медленно. Потом что-то падает на пол. Гулкий звук. Шуршание одежды. Что-то ползёт вперёд. На коленях. Прямо ко мне.

Эти слова ощутимы физически.

Отрывистые фразы создают живой образ.

— Едва различимый шёпот, — произносит медленно. — Это слабо походило на человеческий голос. Глухо и абсолютно безжизненно.

Как треск сухих веток.

Как шипение углей в потухшем костре.

— Затравленное животное обнимало и целовало мои сапоги, ластилось, умоляло о милости. Просило прощения за то, что ослушалось и посмело выжить.

Enough. (Достаточно.)

Сердце обрывается, ухает вниз, раскатистое эхо громыхает в ушах.

— Оно приняло меня за своего хозяина, — заявляет мягко, обволакивая нежностью. — Оно не ошиблось.

Преклонилось, покорилось, подчинилось.

На уровне инстинкта.

Уловило то, что невозможно подделать и нереально сыграть. Тотальное превосходство. Бешенную энергетику. Ауру всепоглощающего могущества и силы.

— Я спас её, — тихо говорит фон Вейганд. — Взял за руку и вывел на озарённую солнцем улицу. Вернул обратно, к людям. Разумеется, не сразу, не за один вечер. Понадобились годы, однако результат того стоил.

Damn. (Проклятье.)

Годы.

Гораздо серьёзнее и опаснее дружбы. Не заурядное сотрудничество, не банальная общность планов. Глубокая привязанность.

Нет, конечно, я рада, что Диане повезло выкарабкаться, обрести себя заново, сохранить личность, постепенно исцелиться.

Страшно вообразить, сколько пыток пришлось вытерпеть на гребаном острове и после.

Но годы.

Сотни дней и ночей, проведённых вместе. Тем более, так. За терапией. В роли рабыни и господина.

— Тебе нужно подумать не о том, какими методами я её лечил, а том, почему добился успеха там, где остальные провалились, — без труда проникает в сокровенные мысли.

Действительно — почему?

— Я не психиатр и не психолог, — презрительно фыркает. — А справился.

Хватит прибедняться.

Любого видишь насквозь, оцениваешь с рентгеновской точностью. Вмиг щёлкаешь задачи, обнажаешь подноготную. Никакую мелочь не упустишь.

— Я рискнул, — бросает хлёстко. — Другого выхода не было. Либо склеить осколки души и получить вменяемые ответы. Либо отступить, предоставить скулящее существо на волю судьбы.

И что?

Ничего удивительного.

Пусть рискнул, зато помог.

— Я мог убить её, — криво улыбается. — Не все эксперименты завершаются удачно. Игры с разумом бывают очень опасны.

Понимаю.

Скользишь по тонкому лезвию бритвы, не иначе.