Плохие кошки

Потом о котятах я забыла. Зачиталась. Летом я много читала. Читала практически все, что попадалось под руку, от сборника грузинских народных сказок, переживая до слез, когда замуровали красавца Амирана, до дневников Маркеса, которые печатались в сокращении в газете. Я читала в саду, лежа на раскладушке между абрикосой и кустами смородины, и вставала только для того, чтобы переставить вилы со шлангом. Эта смешная конструкция — шланг, привязанный к вилам, воткнутым в землю, предназначалась для тяжелой поливки огорода в жаркую летнюю пору. Время от времени вилы надо было переставлять, чтоб грядки поливались равномерно, а не залили напрочь, к примеру, огурцы, которые от лишней воды, как бабуля утверждала, могут горчить.

В то лето я прочитала «Вечера на хуторе близ Диканьки». Читала, так получилось, ближе к ночи у себя в комнате. А ночь была теплая, тихая, звездная. Окно в сад было открыто, трещали какие-то ночные жуки, темнела за тюлевой занавеской молодая груша. В комнате горела только настольная лампа, ее гигантская тень исчертила углами противоположную стену. Закутавшись в тонкое одеяло, я сидела на кровати и читала о том, как в темную ночь, стуча железными когтями, пришла к парубку ведьма, обернувшаяся кошкой, пришла и стала парня душить, а он… Стоит ли говорить, что именно в этот момент на подоконник с груши прыгнула Ката, а я закричала и вскочила так, что уронила лампу и напугала несчастную кошку. А ведь она всего-то пришла спать. Мы с Катой часто спали вместе: она на одеяле, а я под. Под одеялом Ката спать не любила, мне так и не удалось ее к этому приучить.

А утром, когда отец ушел на дежурство, я полезла на чердак. Я частенько туда лазила — почитать, помечтать, попридумывать истории, просто посидеть и послушать тишину — горячую от раскаленной крыши. Чердак был местом волшебным, удивительным.

Летом там стоял удушливый пыльный жар, но это не мешало мне сидеть там часами и смотреть старые номера «Науки и жизни», и читать «с любого места» убористые тексты из «Роман-газеты» и научно-популярные статьи об ацтеках, инопланетянах и Библии.

Сидела я неизменно перед копией сказочного полотна Васнецова и часто невольно рассматривала его. Картину эту, не оригинал, разумеется, а копию, сделанную красками, привез из села в Днепропетровск мой дед. Переезжали они с бабушкой спешно, потому что она заболела и нужно было ложиться «в городе» на операцию. Привезли добро, нажитое за долгие годы, — тяжелый сервант ручной, лично дедовой работы, набор блестящих рыбок-рюмок со старшей рыбкой-кувшином (загадочного предназначения гарнитур, что из него пить — не понятно), копию картины Васнецова Картину почему-то не повесили, а может, она и висела какое-то время во времянке, где жили старики, но я этого не помню. Потом бабушка умерла, а дед, как ветеран войны и инвалид первой группы, получил квартиру и с времянки съехал. Шкаф забрал, рыбок-рюмок тоже, а вот картину почему-то оставил. Она перекочевала на чердак, где так и простояла много лет в углу, в окружении башен из старых журналов, прислоненная к внутренней стороне крыши.

Темные краски, мрачный, словно плюшевый, лес. Поросшие пушистым мхом стволы деревьев, валежник, бурелом — видно, что человеку не пройти, не пробраться. Как удается проскочить волку — а он именно что скачет, бежит легко, даже передние лапы замерли почти «стрелочками», — не понятно. Язык волка высунут, глазки маленькие, не дикие. Ручной какой-то и даже квелый.

На Иване дурацкая шапка, рукавицы тяжелые, зимние, с татарской вышивкой. У самого нос крючком, глаза — колючие, черные — ничего общего с былинными русыми красавцами. Но главное, что мне не нравилось, помнится, это то, что Иван-царевич больше походил на женщину, чем на мужчину, отчего похищение выглядело как-то так — странно.

Похищенная же принцесса тоже вызывала недоверие. Квелая, как и волк, безвольная, глаза застывшие — сама покорность. Но меж тем покорна не тайной радостью сладостного подчинения воле победителя, а покорностью жертвы, никогда воли своей не имевшей и иного пути для судьбы не представлявшей. На голове у русской красавицы подозрительная тюбетейка, волосы растрепаны, расплетенная коса по фактуре больше напоминает свалявшуюся шерсть волка, только длиннее. Ясно было, что царевича она не любит, сам царевич малодушен — боязливо всматривается с темноту леса, а на волка надежды в плане защиты немного, уж больно ручной. Короче говоря, мне было совершенно ясно, что это предприятие не может закончиться ничем хорошим.