Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки

После пятницы между нами что-то неуловимо изменилось. Не могу сказать, что выстроилась стена, но напряжение в общении возникло однозначно. И это при том, что мы не ругались. Не было ни ссоры, ни скандала, даже отчитываний с ультиматумами ― и тех не было.

Папа сроду не повышал на меня голос. Не повысил его и после того, как увёз с боёв. Лишь уже по приезду, наедине, объяснил свою позицию: вежливо и предельно доходчиво. Обрисовав не самую радужную перспективу для подобного рода отношений. Даже примеры привёл из собственного опыта и наблюдений.

После этого мы толком больше не пересекались. И тем более не разговаривали. Я даже не спускалась, чтобы присоединиться к родителям на обедах и ужинах, но не потому что устроила бойкот, а потому что кусок в горло не лез и не лезет по сей момент.

А теперь вот он пришёл. Лично.

– Конечно, ― даю ему войти, удерживая за ошейник Чару, чтоб та не умчалась на волю.

Неловкость ― вот, что я сейчас чувствую. Не зная, что говорить ― замираю посреди комнаты и накручиваю на палец подол сарафана.

– Отвлёк от чтения? ― кивают на раскрытую книгу, лежащую корешком вверх в кресле.

Отрицательно мотаю головой.

– Пыталась. Не могу сконцентрироваться.

Глаза цепляются за знакомые буквы и даже складывают их в слова, а те в предложения, но маломальский смысл упорно ускальзывает, оставляя в голове кашу.

Папа, осторожно отложив книгу на кофейный столик, присаживается в кресло, сцепив руки в замок. Напряжён, взгляд прячет. С удивлением осознаю, что неловко не мне одной.

– Вероятно, сейчас ты зла, обижена или вовсе меня ненавидишь.

– Это не так.

– Надеюсь. И да, я допускаю, что могу быть местами неправ или излишне резок, но прошу благосклонности. У меня не так много дочерей-подростков, чтобы спокойно наблюдать, как они губят свою жизнь.

– А губят ли?

– Сама как думаешь?

– Думаю, что каждый имеет право учиться на своих ошибках.

– Отчасти, да. Но зачем наступать на грабли, если можно этого избежать?

– Ради роста личности? Опыта?

Мой ответ вызывает тихую усмешку.

– В этом возрасте все считают себя очень самостоятельными. Сам таким был. Но ведь вы оба: и Виктор, и ты ― ещё дети.

– И как же повзрослеть, если не давать нам шанса?

– Видимо, в какой-то момент родителям всё же стоит уступить и ослабить поводья, надеясь на лучшее.

Непонимающе хмурюсь.

– Значит ли это, что…

– Я не стану мешать, если ты об этом. Но и не в восторге от твоего выбора, как ты можешь догадаться.

Чувствую… облегчение, да? Не камень с души, но увесистый булыжник точно сейчас перестал сдавливать плечи. Подчиняясь мимолётной эйфории, делаю то, что делала всегда, вне зависимости от возраста: залезаю к папе на коленки, обнимая его.

– Ты видишь только одну сторону медали. Она неказиста, верно, но есть ведь и обратная. Витя тебе не нравится. Я понимаю: почему. По тем же самым причинам изначально он не понравился и мне, однако… Он другой. Со мной ― он другой. Гораздо лучше, чем хочет казаться.

– Надеюсь на это, дочка. Я надеюсь, ― поглаживая меня по спине, удручённо откликаются. ― Пока ты была маленькой, всё было куда легче.

– Девочка выросла, ― прижимаюсь к нему покрепче, вдыхая горький запах одеколона. ― И влюбилась. Сильно влюбилась.

– Вижу. Поэтому и понимаю, что удерживать тебя силой не получится. Хотим мы того с мамой или нет, но мы уже ничего не решаем. Остаётся только принять, ― перед моим носом промелькивает киндер. Киндер!? Вопросительно отстраняюсь. ― Он ждёт тебя внизу, ― вручают мне сладость, а я от его слов забываю, как дышать. ― Хочет кое-что сказать.

От накрывшей радости, смешанного с недоверием, впадаю в ступор.

А затем срываюсь с места.

Несусь к двери, и снова зависаю. Возвращаюсь к папе, быстро целую его в щеку, забираю киндер и лишь потом уже лечу к лифту. Окрылённая и счастливая.

Какой же медленный старый скрипун! Не видишь, я спешу? Остервенело вдавливаю бедную кнопку, хоть и понимаю, что от этого тот быстрее не приедет, но ведь нетерпение грызёт под ложечкой. Как тут стоять спокойно?

Наконец, загорается зелёный треугольник, вот только четыре этажа ― это так долго! Ещё и кабина останавливается на каждом, подбирая народ, который смотрит меня как на чокнутую, когда, растолкав их локтями, я первой вылетаю в холл.

Но там пусто. В смысле, нет, разумеется, тут редко бывает безлюдно, вечно кто-то отдыхает на диванчиках, но тот, кто нужен ― его нет. Интуитивно выхожу на улицу и… нахожу того, кого искала.

Витя курит в сторонке, возле того самого дерева, под которым мы целовались. Замечает меня, выбрасывает едва зажжённую сигарету и идёт навстречу.

На секунду включается паника, возвращая все сомнения, что я успела выстроить шаткими баррикадами в своей голове. Только это заставляет меня затормозить, ожидая первого шага от него. И Сорокин делает его, хватая меня за плечи и привлекая к себе для поцелуя.

Долгого, пылкого, пусть и с никотиновым привкусом, но такого прекрасного, что всё вокруг растворяется. Смотрят на нас или нет, какая разница, если тебя так целуют. С удовольствием бы растянула эту секунду в бесконечность, однако Витя отрывается первым.

– Я скучал.