Плохо быть мной

Полина попросила меня скрутить ей косяк и достала из ящика пакет с марихуаной. Я принялся за дело. Трава оказалась сильной. Мы сидели бок о бок и с интересом рассматривали комнату, будто только сейчас вошли в нее. Полина держала в руках банку и ложкой ела из нее. Глаза у нее были подернуты розоватой пленкой; единственное, о чем она сейчас думала, — это о том, что она ест. Меня это тоже заинтересовало, и я спросил, что в банке. Полина подняла голову, поймала меня своими розоватыми глазами и сообщила, что там клубника в шоколаде. Я видел, что все ее мысли занял исключительно непосредственный ответ на этот вопрос. Я сказал, что никогда не пробовал. Полина зачерпнула полную ложку, положила ее в рот и смачно поцеловала меня долгим поцелуем.

— Ну как? — спросила с неподдельным интересом.

Я облизнул губы и сказал, что нравится. Я не был уверен, спросила она про поцелуй или про лакомство. Мне очень понравилось и то и другое, так что, ответив, я ничем не рисковал. Мне вообще было очень хорошо и очень все нравилось. Я хотел, чтобы она сделала это опять — зачерпнула ложкой клубнику в шоколаде, а потом поцеловала или хотя бы только поцеловала, без клубники, но попросить не осмеливался. Поэтому облизнул губы еще раз и сказал, что не распробовал сладость как следует. Полина дала мне банку и протянула ложку. После этого мы уже просто целовались. Потом сидели и какое-то время молча передавали друг другу банку с клубникой в шоколаде.

— Скажи, что ты меня не видел, как я выходила из душа и ходила голая по квартире, — сказала Полина.

— Я тебя не видел.

Она снова меня поцеловала.

— Правильно, — сказала, отодвинув свое разгоряченное лицо от моего. — Советую тебе всегда делать то, о чем просят женщины. Даже если ради этого приходится плевать себе в душу…

Что-то мне послышалось в ее тоне насмешливое, я снова вспомнил Патрика. С раздражением огляделся, словно ища кого-нибудь, кого можно в чем-то обвинить, потом повернулся к Полине и злобно спросил, встретится ли она сегодня с Патриком. Полина, будто едкости не уловила, ответила, что может быть.

— Может быть, сегодня вечером, — добавила.

Я спросил, встречаются ли они в том ресторане, где мы были вчера. Вместо ответа она меня поцеловала. Мне сделалось совсем обидно. Настолько, что я спросил, будет ли она целоваться с Патриком так же, как мы целуемся сейчас.

— Точно, что не так, как с тобой! — возразила Полина, даже не заметив укола. — Совсем не так, как с тобой! Ты целуешься гораздо лучше Патрика! Слушай, где ты научился так целоваться? — отстранилась она и посмотрела на меня с дружелюбным интересом.

— Что, правда хорошо целуюсь? — Я дотронулся пальцем до губ проверить, на месте ли они.

— Правда! — выпалила она, словно маленькая девчонка, с пеной у рта доказывающая очень важное для нее. — Никто так не целуется!

Пока мы целовались с Полиной, мы очень старались, чтобы все получилось правильно. Очень сильно хотели друг другу нравиться, но не получалось, и обоим было грустно. Это было равносильно стараниям плавать в надувной лодке с дырой, когда ты и напарник оба понимаете, что никуда вам не продвинуться и у вас нет никаких перспектив, кроме как вскорости пойти ко дну. Я не знал, в какое именно время жизни в Англии у меня в душе появилась эта пробоина, отчего теперь мне не избавиться от неприятных холодных мурашек по коже, и я с отчаянием признаю, что изменить что-либо уже поздно.

Полина опять отстранилась.

— Слушай! — Как будто пришло прозрение. — Может, тебе это не надо?

— Что?

— Все. Может, тебе просто не надо этого в жизни? — Ей не было неприятно. Ее просто интересовало, правда это или нет. Она чуть-чуть оттолкнула меня и смотрела на меня с живым чувством, и в ее глазах не было и капли обиды.

Мы сидели в ее квартире — два молодых существа, в устроенном нами циничном вакууме, и в том, что мы делали, было столько отстраненности и равнодушия, что наши ласки походили на ритуал.

— Подожди… — сказал я и со злостью впился ей в губы.

Полина с силой притянула меня к себе и повалила на себя. Я старался как мог. А она вошла в привычную для себя роль жертвы. От этого ей становилось грустно, а мне — потому что ей.

Потом мы раскатились по разным сторонам кровати.

— По-моему, все-таки надо, — сказал я.

Она рассмеялась.

— Какой ты смешной!

Она встала и пошла на середину комнаты, вытирая губы, как будто на них что-то осталось.

— Ты даже не представляешь, какой ты смешной! Ты меня только что так рассмешил! — Ни ей, когда она это говорила, ни мне не было смешно.

Я поднялся с кровати и стал собираться. Она наблюдала, сидела, опустив руки.

— Куда ты? — В ее голосе я уловил укоризну.

— Не знаю. Может быть, в церковь. Если получится. — Секунду назад я не думал ни о какой церкви…

Она выслушала это понимающе и серьезно. Спросила почтительно:

— Сегодня праздник?

— Не знаю, — ответил без интереса. — Просто.

— Подожди, — удрученно проговорила она, будто взмолилась. — Может, последний косяк, а? Перед церковью?

Я согласился. Всего-навсего один маленький косяк. Много времени не займет.