Плохой папочка

Меня ошеломило, что я стал лишь тенью мужчины, каким был. Убийство берет свое, оно въедается под кожу, и наступает момент, когда ты даже не уверен, осталось ли что-то от человека, которым ты был. В меня стреляли, наносили удары ножом, покрывали шрамами, пытали. Меня можно было едва узнать. Но, наконец, я все сделал. Все двенадцать Лобосцев были мертвы.

Настало время вернуться к своей женщине и сыну.

Из Галвестона в ЛА был долгий путь, равен расстоянию мексиканской границы. Я шел по следу старого Пони Экспресс, что могло быть интересно для историка, но меня заботило только возвращение домой.

Я не человек, которого могли помнить. Я не тот человек, который уехал из дома. Тот человек был убит тысячу раз. Каждый раз, когда я убивал другого Лобосца, какая–то часть меня умирала.

Я переживал, сможет ли Фейт узнать меня. Мне было двадцать шесть, когда мы встретились. Сейчас, в тридцать восемь, я стал бесчувственным подвергающийся побоям ветераном. Фейт было тридцать два. Ей было двадцать, когда мы познакомились. Все, что между нами произошло, было, кажется, целую жизнь назад. Быть может, я обманывал себя, считая, что смогу вернуться после стольких лет.

Джакал, мексиканский наркоторговец со шрамом длиной в четыре дюйма через все лицо, был моей последней целью. Он был последним Лобосцем, которого мне пришлось убить, последний член внутреннего круга Волка, кто знал о Фейт хоть что–то. Теперь он был мертв, и не осталось никого, кто бы угрожал людям, которых я любил.

Я потратил двенадцать лет, пытаясь забыть ощущение, которые получал от Фейт, пытаясь изъять из своего разума боль воспоминаний, но мне это было не под силу.

Жить без Фейт, зная ее местоположение, и что я не могу вернуться к ней, было для меня своеобразной пыткой. Я пытался ослабить эту боль любым известным мне способом. Насилие, алкоголь, адреналин, я испробовал все.

Единственное, что я не пробовал – секс.

Соблазн искушал меня. Я же не железный. Много раз. У меня даже вошло в привычку, ходить в стрип–клубы и смотреть на танцующих девушек. Но я никогда не трахал их. Я не трахнул ни одной женщины. Ни одной, за все это время. Я даже не позволил им прикоснуться ко мне. С момента моего первого прикосновения к Фейт, я не был с другой женщиной.

Единственное, что поддерживало меня, это память о Фейт. Я думал о ней постоянно. Я мечтал о ней. Иногда я флиртовал с другими женщинами, но только потому, что они напомнили мне о Фейт. Я использовал их, чтобы оживить свои собственные воспоминания, и воплотить в жизнь образы, которые я сохранил в памяти о Фейт. Но я никогда не пересекал черту. Ни единый раз. Я оставался ей верен. И только это, давало мне мужество, чтобы вернуться и, наконец, найти ее.

Возможно, увидев, она возненавидит меня, может, она плюнет мне в лицо, но, по крайней мере, я знал, что я сохранил ей верность. Я сделал то, что нужно, и сдержал свое обещание, и теперь я вернулся, чтобы взять то, что по праву принадлежало мне.

Некоторые люди живут для славы. Другие живут для золота.

А я? Я жил воспоминаниями о Фейт Степхерд. Образы, которые укоренились в моем сознании за те несколько дней, которые мы провели вместе, стали моей навязчивой идеей. Они стали моим персональным наркотиком, моей страстью, и знает Бог, они станут причиной моей смерти.

Я нашел место в задней части автобуса. Я занял его, через проход сидела женщина в провокационном черном платье. Если бы мне пришлось угадывать, я бы поставил на то, что она проститутка. Она была одна, сидела тихо, уткнувшись носом в книгу. Это моя привычка найти хоть что–то, что напомнило бы мне о Фейт, даже малейший намек на женщину, которую я потерял, в каждой женщине, на которую я натыкался.

И эта женщина имела губы Фейт.

Она заметила меня. Подняла взгляд и оценила меня в тот момент, когда я закинул свой рюкзак на багажную полку. Даже после всего, что я пережил, после всех этих ран и шрамов, стольких лет забвения, женщин по-прежнему влекло ко мне.

Во всяком случае, сейчас, они слетались ко мне даже больше, чем когда я был моложе. Они утверждали, что я был настоящим мужчиной, мужчиной, который держал свое слово. Они знали, что я блять, не шутил. И также они чувствовали мое одиночество.

– Этот автобус направляется в Калифорнию? – спросила она.

Я кивнул. Я не хотел разговаривать, но она все равно продолжала говорить.

– Это туда вы направляетесь?

– Вы никогда не видели человека, настолько тоскующего по дому, как я, – я поднял глаза и улыбнулся.

В ответ она улыбнулась, а потом отвернулась, будто была занята. Но это было неправдой. У нее была такая же длинная поездка в автобусе как у меня. Ей было скучно, и я уже знал, что она собиралась поглядывать на меня ради развлечения. Автобус вырулил с вокзала и выехал на трассу.