Площадь павших борцов

- А ты что здесь за маршал такой, чтобы указывать?

- Будь я маршалом, так я бы тебя, говнюху такую, сразу б под трибунал подвел... Много вас развелось, охотников драпать. Ты совесть-то заимей. Да постыдись. Молод еще.

- Кого мне стыдиться? Я, может, от самого Барвенково с боями... тоже с медалью! Кого мне стыдиться?

- Да хотя бы женщин, - ответил солдат. - Они же от тебя, балбеса, защиты ждут. А ты навонял тут керосином своим и смылся. На таких, как ты, мать-Россия недолго удержится.

Паромщик отмалчивался. Потом мрачно сплюнул.

- Поворачивай. Для таких пути за Волгу нетути. Это пусть наши бабы да раненые катаются. Вот их и буду переправлять. Жми вперед - на запад, как и написано...

Тут Чуянов подошел, треснул ногой по гусеничному траку.

- Наш! - сказал. - Сталинградский. Тракторного. Не для того на СТЗ делали, чтобы ты за Волгой торчал... Пошли!

- Куда? - оторопел танкист.

- Недалеко. До коменданта. Там и поговорим.

- О чем мне говорить-то с ним?

- Найдете тему. О героизме. О трусости. О совести.

Вечером он вернулся в обком, чтобы покормить Астру, заодно позвонил в Ростов своему партийному коллеге - товарищу Двинскому, но ему ответил срывающийся голос женщины:

- У нас тут немцы... Товарищ Двинский уехал... на велосипеде. Город горит... Внизу ломают двери... Я боюсь...

- Круши все подряд, что можешь, и - удирай...

* * *

Маленькая деталь тогдашнего быта, о которой долго помнили сталинградцы: город бомбили - то жилые кварталы, то заводские, а в домах обывателей постоянно останавливались часы, чего ранее не бывало... Отчего? Неужели от сотрясения почвы? В квартирах сами собой с противным скрипом затворялись двери, а двери закрытые сами собой, неслышно вдруг отворялись. Почему?

В один из дней Чуянову позвонил Воронин.

- Беда! - сообщил он. - Утром один гад из облаков вывернулся и свалил фугаску в полтонны прямо... прямо в тюрьму, где, сам знаешь, сколько народу собралось.

Убитых похоронили, раненых развезли по больницам, но в мертвом здании тюрьмы осталась девушка - Нина Петрунина.

- Жива! Но вытащить ее нет сил, - сказал Воронин. - Ей ноги стеной придавило, а стена едва держится. Кажись, чуть дохни на нее - и разом обрушится. Семнадцать лет. Жить хочется. Красивая... уж больно девка-то красивая!

- Спасти! - крикнул Чуянов. - Во что бы то ни стало. Я сам приеду. Сейчас. Сразу же.

Люди тогда уже привыкли к смерти, и, казалось бы, что им еще одна? Но город взбурлил, имя Нины стало известно всем, а равнодушных не было, всюду - куда ни приди - слышалось:

- Ну как там наша Нина? Спасут ли... вот горе!

Разве так не бывает, что судьба одного человека, доселе никому не известного, вдруг становится средоточием всеобщего сострадания, и множество людей озабоченно следят за чужой судьбой, в которой подчас выражена судьба многих.

Чуянов приехал. Воронин еще издали крикнул ему:

- Не подходи близко! Стена вот-вот рухнет...

Нина Петрунина лежала спокойно, и Чуянов до конца жизни не забыл ее прекрасного лица, веера ее золотистых волос, а ноги девушки, уже раздробленные, покоились под громадной и многотонной массой полуразрушенной тюремной стены, которая едва-едва держалась. Здесь же сидела и мать Нины.

Чуянов лишь пальцами коснулся ее плеча, сказал?

- Сейчас приедут... укол сделают, чтобы не мучилась.

Нину кормили, все время делали ей болеутоляющие уколы, и время от времени она спрашивала:

- Когда же? Ну когда вы меня спасете...

Явились добровольцы - солдаты из гарнизона.

- Ребята, - сказал им Чуянов, - как хотите, а деваху надо вытащить. Орденов вам не посулю, но обедать в столовой обкома будете, по сто граммов нальем... Выручайте!

Лучше мне не сказать, чем сказали очевидцы: "Шесть дней продолжалась смертельно опасная работа. Бойцы осторожно выбивали из стены кирпичик за кирпичиком и тут же (на место каждого выбитого кирпича) ставили подпорки" Кирпич за кирпичом - укол за уколом. Наконец Нину извлекли из-под хаоса разрушенной стены, и она спросила:

- Господи, неужели я буду жить?..

В больнице ей ампутировали ноги, и она... умерла.

Сколько людей в Сталинграде плакали тогда навзрыд!

Наверное, сказалось давнее и природное свойство русских людей сопереживать и сострадать чужому горю; это прекрасное качество русского народа, ныне почти утерянное и разбазаренное в его массовом эгоизме, тогда это качество было еще живо, и оно не раз согревало людские души... Подумайте: ведь эти солдаты-добровольцы из сталинградского гарнизона понимали, что, спасая Нину, каждую секунду могли быть погребенными вместе с нею под обвалом стены!

Ефим Иванович, дедушка Чуянова, тоже плакал:

- Лучше бы уж меня... старого!