Площадь павших борцов

Звали эту женщину - Н. Я. Юдина, она так и осталась с бойцами, стригла их и брила, как в парикмахерской. Нечаянно я подумал: ведь у нас мало кто знает, что множество женщин остались в блиндажах и траншеях, никогда не считая себя военнослужащими, они делали что могли - стирали, варили, штопали гимнастерки, ухаживали за ранеными, мало того - многие и детей от себя не отпускали, а наши бойцы их подкармливали... Смерть? Но сами эти женщины говорили: смерть на всех одна! Вот оно, братство народа с армией и не показное, а сердечное, самое чистое и сокровенное. Всегда останется насущен вопрос: где кончаются параграфы воинской присяги и где начинается гражданская совесть? Ох, как многого мы еще не знаем...

Вернемся, читатель, в город, для многих далекий, а для меня, автора, ставший родным. Сталинград уже был переполнен беженцами. Неграмотные люди никак не могли произнести слово "эвакуированные", а в их устах они всегда оставались "выковыренными". Местных жителей трудно было "выковырять" из их квартир и халуп - не хотели покидать город, а беженцы из оккупированных краев и рады бы уехать куда глаза глядят, но - только глянь! - что творится на переправах. В ожидании очереди на паромы беженцы ночевали в скверах и под заборами, прямо средь улиц выдаивали бесхозных коз и коров, семейно устраивались под перевернутыми лодками на речном берегу.

Я забыл рассказать раньше одну географическую деталь, которая потом во время битвы в Сталинграде - будет играть большое значение. Вдоль всей набережной Волга раскинулась цепь островов - Сарпинский, Голодный, Зайцевский, Лесной, Крит, Денежный, - напротив города разместился целый архипелаг, венчанный разливом древней Ахтубы, на которой когда-то в незапамятные времена шумела буйная столица Золотой Орды. До войны на этих островах зажиточно проживали хуторяне, скотоводы и огородники, там росло все - от горчицы до винограда, все хутора утопали в садах, пронизанных знойным гудением медвяных пчел-тружениц. А теперь на островах все изменилось: под каждым кустом жили беженцы, инвалиды, бездомные и дети-сироты, и число их каждый день увеличивалось. На острова перебирались из города сами: одни на самодельных плотах, а другие даже... вплавь.

Еременко стучал карандашом по карте города.

- Вот, - говорил он Чуянову, - случись драка в городе, и нам эти острова придется беречь как зеницу ока... Слышал вчера взрывы? Сначала немцы взорвали нашу баржу с боеприпасами, а потом рванули громадный склад боеприпасов в Сарепте.

У секретаря обкома свои беды: полмиллиона голов скота застряло на переправе, некормленные и непоеные:

- А на подходе еще семьсот тысяч голов... Узнал и такое. Немцы-то в нашей и Ростовской областях колхозы не распустили. Там, где уже разобрали колхозное имущество по дворам, немцы потребовали вернуть обратно. В составе тех же бригад, что были в колхозах, гоняют на уборку урожая. Кто отвиливает от работы, тех расстреливают.

- Нас пока бьют... танками, - отвечал Еременко. - Делай что хочешь, но добейся, чтобы на СТЗ работяги гнали для фронта как можно больше "тридцатьчетверок".

Чуянов спросил его:

- Как мост?

- Саперы стараются. У них сроки; к двадцать пятому августа обещали мост навести...

В обкоме Чуянова навестили партийные работники, страдавшие за свои семьи, жившие под бомбами, среди пожаров.

- Долго ли нам еще мучить свои семьи?

Если кое-кто из обкома уже вывез свои семьи, то большинство семей еще сидело на чемоданах.

- Ладно, - сказал Чуянов. - Положение паршивое. Сам понимаю. Так что можете детей и жен выводить.

Дома жена добавила, что дети не виноваты в том, что их папочка твердолобый партиец и секретарь обкома.

- Ты посмотри на Валеру! - говорила жена, плача. - Ведь от этих бомбежек ребенок уже заикаться стал.

- Не шуми. Всех вывезем. А я останусь. Заартачился дедушка - Ефим Иванович.

- А ну вас всех к лешему! - говорил он. - Мне и здесь хорошо. Никуда я с места не тронусь... пущай убивают, коли у нас такая говенная армия, что стариков защитить не может.

Ох и намучается же еще Чуянов с этим упрямым дедом...

Вспомним! Давно ли товарищ Сталин "своею собственной рукой" разделил оборону Сталинграда на два фронта, разрезая сам город, словно торт, на два куска, - это вот тебе, товарищ Еременко, а это тебе, товарищ Гордов. Именно тогда из этого "торта" и получилась "каша": части Сталинградского фронта Гордова сражались в полосе фронта Юго-Восточного, которым командовал Еременко, а войска Еременко, отступая, невольно перемешивались с войсками Гордова, тоже отступающими, и по этой причине я недалек от истины, употребив слово "каша"...

Наконец, наверху осознали, что подобная галиматья сталинского мышления (как всегда, "гениального") не только вносит неразбериху в войне и порождает конфликты между Гордовым и Еременко, но она способна самым роковым образом сказаться и на судьбе самого Сталинграда. 13 августа Москва продиктовала Еременко волю Верховного Главнокомандующего, который, наверное, и сам признал собственную глупость.