Площадь Разгуляй

— Отца моего звали Отто. А маму — Марией. Старшие братья у меня были — может, кто живой еще? Работали в Донбассе, на шахтах. Из дома уехали почти перед самой коллективизацией — спаслись. Я тебе свою фамилию и имя называю не так просто. Про буксир и про яхту донесешь до людей, на том спасибо.

Но сообщаю почему: может, кого встретишь из Майеров, поговори. Вдруг — брат? Франц был брат. Еще — Рихард. И Эвальд. А две сестры — Эльза и Герда. Ну, эти еще несмышленыши были…

— Теперь — Берия. Это ведь он, падла, тех четверых, что мы в Поти на буксир взяли, провожал самолично с прогулочного катера. Встретить, однако, не встретил. Я еще в Баку узнал: буксир–то мой к месту приписки не вернулся. Как сообщили, утонул в ту самую ночь, когда все получилось. Вот как, браток, Сталин наш любимый дела свои делал.

Глава 150.

— Он буксир утопил и нас списал, разом, как не было нас на свете. А я всегда, всю жизнь думал–мучился: найдет Берия сестренок моих маленьких. Они у материной тетки в Азербайджане жили, в колонии тоже. Им, сестренкам, тогда четыре и два годочка было. Герде, значит, два года. И я, в Баку живя, не мог их повидать, сестреночек своих. Боялся…

— А все — для чего? Для того, чтобы уголовники Сталин с Гитлером армии построили, войну начали, и, один другого обманув, уложили в землю миллионы русских и немцев… Удобрили, значит, разрядку земле сделали.

— …Когда я настоящий папорт в Ашхабаде получил и у меня биография стала почти что настоящая, вот тогда и решил по–глядеть на родину. Хоть одним глазком. А если повезет, прознать о своих родных — может, кто объявился, меня искавши?

Конечно, в свою колонию я не выбрался — не было уже никакой колонии. Увезли в начале войны всех подчистую, этапами прогнали куда–то в Казахстан, слыхал, под Акмолинск. Или еще куда… И моих в тех этапах — точно — никого уже не было.

— В Бамборы, конечно, пришел… Лет–то сколько прошло!

Ксению подкараулил — не узнала она меня сперва… Плакали оба, жизнь вспоминали.

Очень мне хотелось Капитона увидеть. Спасибо ему сказать за смелость. Я всегда понимал и помнил постоянно, как смелость нужна была, чтобы отпустить меня — не арестовать. Или не кончить совсем — и такое могло быть в том сталинском деле.

— Но не увидел. Стал он большим бугром, начальником недоступным. И не дело мне его вот так же караулить, как Ксению. Схарчили бы меня караульщики его сразу, и он сам о том, быть может, не узнал бы. И вот убей, не помню: угораздил я или нет просить Ксению хоть привет благодарный передать Капитону? Не помню и не вспомню. Может, ты когда это сделаешь?

4 мая 1951 года, в шестом часу утра, Рейнгардта не стало…

«Бездомные собаки мы все в дому нашем отцовом», — единственные слова его в последнюю ночь на земле… Слова принял отец Афанасий. Он обмыл, отпел покойного, проводил на кладбище.

Могила отца Афанасия — Дмитрия Ивановича Алексинского — на том же кладбище. Покровом могилы его — и всех бесчисленных тысяч могил ОЗЕРЛАГа — стометровая толща воды Братского моря. Памятником — плотина Братской ГЭС.

…Годы прошли.

В Гудаутах меня познакомили с Ксенией Нестеровной Герия—Авидзба, дочерью покойного Нестора Герия.

Разыскать Капитона — Капитона Григорьевича Начкебию – оказалось делом совсем простым: бывший пограничник, бывший начальник Главного управления милиции республики, бывший шеф охраны Тегеранской конференции, бывший министр госбезопасности автономных республик Аджарии и Абхазии, в эти последние его, после 1950 года, времена состоял директором Тбилисского ипподрома.

Я передал ему «благодарный привет» от старшины Черноморского флота, бывшего его пограничника, бывшего механика–катерщика, последнего рулевого «исторического» буксира.

Долгий вечер просидели мы за поминальным столом в просторной и запущенной за давней смертью хозяйки квартире по улице Нико Николадзе. Генерал вспоминал старый Тифлис и давно ушедших своих друзей. Я слушал и никаких вопросов не задавал.

Неожиданно, решившись, он спросил о Майере. Я рассказал о послекавказской жизни и о последних днях старшины.

Потом, уже ночью, Капитон водил меня по старым улочкам города и был весь в прошлом. Редкие в эти ночные часы прохожие кланялись ему и потом долго смотрели нам вслед. Он их, будто, не замечал.

На рассвете у дома номер три, куда мы возвратились, он предложил снова подняться к нему и отдохнуть. Но я видел, как он сам устал. И меня ждали мои аспиранты в гостинице. Мы попрощались.

Когда я уходил, он вдруг окликнул негромко:

— Батоно! Если пригодится: яхта была болгарской приписки. Из Бургаса…

Повернулся и, старчески сгорбясь, растворился в темном провале арки…

Глава 151.