Плоский мир

— Даша, вспомни, что между нами было. Я потратил много сил, чтобы докопаться до истины, и теперь хочу только одного: уберечь тебя… Фотографию он сунул в левый карман брюк. Ты можешь спросить его, когда он появится.

На минуту решительность изменила Дарье: она пристально посмотрела на человека, который до недавних пор был единственным, кто по-настоящему заботился о ней; казалось, в ее глазах, подобно ленте в кинопроекторе, мелькают фрагменты жизни, связанные с двумя мужчинами, мелькают и борются своими антагонистическими половинами.

— Хорошо, проходи. Когда он будет здесь, мы сможем все окончательно прояснить. Я пойду, оденусь.

Вадим облегченно вздохнул. Несмотря на то, что ему всего лишь удалось заставить себя выслушать и добиться единственной уступки, не более того, у него будто гора с плеч свалилась; видно, он теперь нисколько не сомневался в успехе своего предприятия. Сел на стул в конце коридора так, чтобы можно было видеть входную дверь, и все ждал, ждал…

Глава 5

2006-й апрель, 4-й день. (Продолжение)

Олег заявился часа в два.

— Здравствуй, Павел. Я завтра уезжаю, поэтому уж позволь мне увести ее до вечера, хорошо? — сказал он прямо с порога.

— Как тебе будет угодно, — произнес я сухо, — заходи, я пойду, позову ее.

Заглянув в ее комнату, я столкнулся с ней в дверях: она была уже одета, и от нее пахло жасмином. Мы встретились глазами. Я был удивлен, и она тоже. Шагнув в сторону, я пропустил ее и не оборачивался до тех пор, пока входная дверь за ними не захлопнулась. Потом только я прошел на кухню, достал из шкафа бутылку вина и стал пить прямо из горла. Я, видно, выпил бы очень много, но вдруг ни с того ни с сего заснул, сидя прямо на деревянном стуле, а когда проснулся, понял, что у меня затекли руки; я совершенно их не чувствовал и начал испуганно кричать. Как ребенок. Потом, когда мое кровообращение нормализовалось, я долго думал, почему вдруг так запаниковал? Мне кажется, все дело в том, что я не просто не ощущал своих рук, но не ощущал их именно затекшими, а думал, будто произошло нечто иное: мог ли мне их кто-то вывернуть с умыслом отжать кровь, как воду с пуховых полотенец? А потом, когда я это обнаружу и начну орать, ко мне прибегут на помощь и рванут за них так сильно, что не только руки оторвутся, но вслед за ними наружу вылезут моя печень, кишки и сердце, подвешенные к кости окровавленными патлами?..

…Вечером я решил позвонить ей. Ответила она не сразу, а когда все же подняла трубку, ее голос заглушала уличная какофония.

— Ты где? — спросил я.

— В баре у реки. Приходи, если хочешь.

Я спрятал телефон в карман, немного помедлил, но затем все же оделся и, выйдя на улицу, отправился к парку.

Солнце еще не зашло, и пока я шагал по тротуарам, его красный диск то и дело запутывался в ветвях деревьев, которыми было усыплено небо; затем он выбирался из них и ласкал мою сетчатку так слепо, что я сумел различить черные ворота парка только когда подошел к ним вплотную. Солнце попалось в самую большую и тернистую сетку, никак не могло из нее выбраться, и когда мое зрение пришло в норму, я увидел следующую картину: слева от ворот, у железной калитки стоял мужчина лет сорока, в совершенно обычной одежде, но с карнавальной маской в руке. Разговаривая о чем-то с охранником, он то и дело засовывал большой и указательный пальцы в прорези для глаз. В другой руке он держал бульварный роман про убийство, «Возвращение», — тот самый, который когда-то принесла с собой Дарья на вечеринку в моей квартире и который я после этого прочитал.

Я прошел мимо и стал спускаться к воде. Бар — открытая терраса с темно-красными столбами, обвитыми плющом, и гранеными железными фонарями — располагался в конце бетонной дороги, у самого берега. Подойдя к нему, я отыскал глазами Таню очень быстро — она сидела за угловым столиком. Одна.

Я подошел.

— Здравствуй.

— Привет. Он уже ушел? — я сел.

— Как видишь.

— Нет, я этого не увидел. Это началось с первого дня его появления. Вообще, каждый раз, когда он возвращается, я начинаю думать, что этот человек все время был с нами, — рассчитывая выбить почву у нее из-под ног, я старался говорить неестественно ровным голосом, но вдруг посмотрел на нее и понял, что мои слова не оказывают никакого действия: правая бровь Тани была чуть отведена в сторону, а рука мерно прикасалась к бокалу, задумчиво, но с тем оттенком удивления, какой бывает у чужих женщин, если ты зачем-то решил признаться им в любви.

И тут я почувствовал, как снова внутри меня все меняется. Ровный голос? Да к черту его! Не мог я подавить эту странную, тупую злобу, рождавшуюся во мне; самому не верилось! Я был сбит с толку — возможно поэтому?