Плоский мир

 Но спустя полчаса странный эпизод в холле обсуждали уже на всех лестничных пролетах, а те, кто при нем даже не присутствовали, громче всех кричали, что Коженин на их глазах с презрительной улыбкой поскоблил фотографию погибшего пальцем или же добавляли другие невероятные подробности, причем, как я предполагал, не всегда они сами их сочиняли, а передавали некую стороннюю информацию, - словом, это было похоже на игру в испорченный телефон или на то, как расползались слухи о Чацком. Видеть подобное было очень горько и обидно, особенно если учесть то, что и преподаватели включились в эту игру.

 Как вы понимаете, я не просто сохранял нейтралитет, я целиком и полностью был уверен в том, что Коженин – человек очень неплохой, и если он даже улыбался в тот момент, когда делать этого не следовало, значит, у него были на то какие-то основания, - но я решил до поры до времени просто наблюдать за ситуацией со стороны, ибо еще надеялся, что все уляжется само собою. Впрочем, многое ли я способен был сделать? Близилось очередное занятие по линейной алгебре, где бы я мог воочию увидеть, как теперь реагировали учащиеся на его присутствие, и в самом крайнем случае вмешаться в ситуацию, - вот, собственно, и все; (между прочим, я не упомянул еще одного любопытного обстоятельства: мой семинар Коженин не прогулял еще ни разу, и я знал, по какой причине, - математика его действительно интересовала, он от природы был одарен феноменальными способностями к ней). Но не только этот вариант прокручивался в моем сознании, ибо я чувствовал, что мне следует каким-нибудь способом сблизиться с Кожениным, - при этом я, конечно, не хотел верить в собственное желание сделать это из-за одного только сочувствия; я говорю: «не хотел верить», - но с позиции сегодняшнего дня мне кажется, что я действительно испытывал глубокий интерес к этому человеку, и даже родство духовного характера, если хотите, - (по этой-то причине я, собственно, и был твердо уверен в том, что напрочь отметали все остальные). В то же время статус институтского преподавателя и мой возраст сдерживали меня от подобного шага, причем, как мне кажется, происходило это несколько поневоле, ибо я хотел бы общаться с Кожениным абсолютно на равных; (я, к слову сказать, был твердо уверен в том, что он в свои годы нисколько не уступал в развитии совершенно взрослому человеку). Из-за всех этих противоречий я продолжал, бездействуя, дожидаться грядущего занятия и только прокручивать в голове возможные варианты моего дружеского с ним сближения. Если вы думаете, что это явилось бы целой проблемой, потому как Коженин был скрытен и не шел ни на какой контакт, то ошибаетесь, ибо я-то к счастью был исключением и зачастую даже мог слышать с его стороны несколько дружелюбных фраз – когда семинар был окончен, он часто подходил к линии стола, за которой я обычно сидел, и узнавал что-нибудь касательно нового материала; при этом, что мне более всего нравилось, - и опять-таки же я узнавал в этом себя самого, - в нем никогда не было никакого подхалимства, так что, говоря о дружелюбии, я имел в виду тон, по которому я ясно мог определить, что нравлюсь ему.