Плоский мир

— Спасибо, спасибо… но я продолжу. Я человек, не любящий перемен, особенно, если это касается жизни моих подчиненных, и после своего назначения я попытаюсь сделать все, чтобы они не почувствовали никакого изменения — разумеется, будет очень хорошо, если мне удастся реализовать свою идею хотя бы наполовину, нет же на свете двух совершенно одинаковых людей, и я не смогу сохранить для подчиненных ту же самую обстановку, ту же ауру, которая была при Ликачеве, — так звали прежнего министра, — но, повторяю, я всеми силами буду стараться сохранить стабильность, ведь это залог продуктивной работы. И первое, что, по моему разумению, я должен сделать — это оставить кабинет Ликачева в том же виде, в каком был он при старом хозяине. Однако все же существует одна загвоздка, и обойти ее мне в любом случае никак не удастся — здесь речь уже идет об искусстве, да-да, об искусстве, ты не ослышался, а оно всегда обладало очень тонким темпераментом; дело в том, что на середине плоскости кабинета висит одна картина, весьма неплохая, между прочим, и изображает она самого Ликачева, это его портрет, но оставить его, (во всяком случае на долгое время), никак нельзя — теперь пост занимаю я. Вот мне и пришло в голову — можно написать другой портрет, мой собственный, и повесить его вместо старого. Естественно, я решил обратиться к тебе, ты профессиональный художник, — не нанимать же кого-то со стороны.

За то время, пока дядя говорил, Гордеев успел несколько раз зевнуть, и его открытый полурот, образовывая прямой угол, напоминал птичий клюв, но как только молодой человек понял, что Великовский затронул тему творчества, хотя бы и даже чисто с практической точки зрения, — в искусстве Николай Петрович никогда не разбирался, и его слова о «тонком темпераменте» и «весьма неплохой картине» являлись оценкой дилетанта, — профиль Гордеева сразу же принял вид если и не очень сосредоточенный, то, во всяком случае, заинтересованный; в то же время он никак не ожидал такого поворота.

— Ах, вот оно что! Вы звали меня для работы и даже не предупредили. Но… это неважно, в конце концов, — все принадлежности я всегда беру с собой, в любую поездку… Есть кое-что более существенное. Вы же знаете, что я пишу очень необычные полотна. Разве это то, что вам нужно?

— Я предоставляю тебе полную свободу действий.

Минуты две художник пребывал в раздумье, затем положил себя на спинку кресла, как будто старался хоть немного походить на зеркальное отражение своего дяди. Его волосы защекотали подушечку среднего пальца.

— Мы не виделись несколько лет, да и вообще мы никогда много не общались, — произнес Гордеев, — если я буду рисовать ваш портрет, я должен знать о вас все. Я должен стать вами фактически. Эти вещи имеют для меня огромное значение — иначе работать я не могу.

— Задавай любые вопросы — я отвечу.

— Нет-нет, я составлю собственное впечатление, а потом перенесу его на холст. Портрет должен говорить о человеке все, иначе он превращается в фотографию, — Гордеев помолчал немного и прибавил, — я должен собраться с мыслями.

— Я не хотел бы торопить тебя, но все же время поджимает.

— Не волнуйтесь, если я постараюсь, то могу управиться быстро, а холст, пожалуй, куплю завтра же.

Гордеев чувствовал, что ему делается немного не по себе, но никак не мог объяснить это свое состояние — то ли он слишком быстро согласился на неожиданное предложение, то ли сейчас его дяде по какой-то причине стало не по себе, и это неприятное ощущение передалось и ему, ибо он и впрямь сделался отражением Николая Петровича — если эта альтернатива была верной, она могла послужить хорошим заделом для портрета.

Разговор был окончен; Великовский попросил Берестова показать Гордееву его комнату.

Два мужских профиля минули несколько линий дверей и, наконец, зашли за последнюю.

Гордеев прошел сначала по полу, потом по стене в верхнюю половину прямоугольника комнаты, к самому кругу лампочки, которая висела на потолке безо всякого абажура.

— Ну как? Вам здесь нравится?

— Пожалуй, для художника это подойдет.

Берестов растянул в улыбке полурот.

— Кстати, вы согласились на дядино предложение?

— Да, — кивнул Гордеев и опять сошел на пол.

— Я так и думал.

Вдруг профиль Берестова изменился, он приблизился к художнику и очень тихо сказал:

— Послушайте, это очень хорошо, что вы приехали.

— В самом деле? — осведомился художник несколько удивленный.

— Тише. Говорите тише. Вы должны помочь нам.

— Кому?

— Всем нам. Жителям этого города. Мой тесть не такой хороший человек, как вам кажется.

— Мне кажется? Я вообще его не знаю.

— Весь город стонет и ненавидит Великовского. Пожалуйста, избавьте нас от него.

— Как вы сказали?

— Я прошу вас, — повторил Берестов настойчиво.

— Но… — Гордеев сощурил глаз, — неужели вы думаете, что я…

— Да, вы правильно меня поняли. Убейте его. Вы не местный и вам это сделать будет гораздо проще и безопаснее.