Плоть

Так как это была праздничная вечеринка, то перед тем, как приняться за еду, мы выпили. Прозвучали многочисленные тосты в честь Максины или Макса и Максины, что вызывало у обоих улыбки, хотя и не равно искренние. Макс что-то записал в блокноте, что вызвало явное раздражение Максины. Он велел ей выпить еще стакан вина и сам налил ей и себе. К тому времени, когда принесли филе, выпускники были уже здорово навеселе. Макс пил четвертый или пятый стакан вина «Северная Каролина», привезенного им и Максиной. Они принесли четыре бутылки. Я попробовал, но оно подходило за этим столом только к самому себе. Максина, при всей ее емкости, никогда много не пила, но в этот вечер она напилась, и это дало себя знать.

Алкоголь — очень забавное вещество. Есть множество лекарств, обладающих специфическими свойствами: кофеин пробуждает, валиум успокаивает, но дайте выпить двум разным людям — и вы увидите две совершенно разные реакции. Мало того, алкоголь в разное время оказывает разное действие даже на одного и того же человека. Например, Макс, обычно веселый выпивоха, начал язвить после четвертого стакана, а Максина, которая, будучи трезвой, держала глухую оборону, стала огромным отупевшим десятилетним ребенком.

— У нашей поэтессы сегодня отменный аппетит, — начал Макс.

Максина неуверенно кивнула, не понимая еще, куда он клонит.

— Она съедает по одной рыбине зараз, — добавил он.

Она застыла с вилкой, не донесенной до рта.

— Ты, между прочим, тоже заказал все, что сможешь съесть.

— Давайте я налью вам еще вина, — пробормотал я и наклонил горлышко ближайшей бутылки к стакану Максины.

Эта сцена могла бы вызвать неловкость, не будь мы все изрядно отупевшими сами. В нескольких местах от меня Грег пустился в дискуссию с Элейн. Они обсуждали форму и размеры южного картофеля фри. Выпускники превратились в студентов-первокурсников и вели себя соответственно. Джина мрачно мяла кочанный салат, нервно глядя, как ее муж разделывает рыбью тушку.

— Я сегодня написала новое стихотворение, — храбро объявила Максина.

— Вот четверть века миновали… и в пропасть канули времен. — Макс произнес это профессионально-декламаторским тоном.

— Где ты это прочитал? — Она была обескуражена. — Я его еще никому не показывала.

— Такие стихи пишет каждый, кому миновало двадцать пять. Это стихотворение из нортоновской антологии хорошо выдержанных образов.

Упершись в стойку стола, Максина принялась рыться в сумочке.

— Я думала, что положила их сюда…

— Чтобы оплакать то, что было… скажи, разве это преступление?

— Куда я его дела? — Она жестко посмотрела на Макса. — Куда ты его дел?

Он встал, чтобы декламировать.

— Отдай же мне свои усталые, несчастные, зарифмованные стихи — они заслуживают того, чтобы выпустить их на свободу! — Он обошел стол и оказался за широкой спиной Максины.

Она повернулась к нему, что было равносильно подвигу на такой скамье. Ее груди упокоились на моем плече, давя на него своим невероятным весом.

— Где мое стихотворение?

Макс сунул руку в задний карман, извлек оттуда блокнот, а из блокнота сложенный лист бумаги.

— Это и есть то, что ты ищешь?

— Отдай! — Она протянула свою коротенькую толстую руку, но он отпрыгнул, оставив ее с протянутой рукой и в очень неустойчивом положении. Какой-то момент казалось, что она сейчас опрокинется, но Максина сумела зацепиться своими икрами за мои ноги. Я ухватился за стол, и общими усилиями нам удалось усидеть на месте.

Она резко встала, рычаг ее исполинского бедра едва не опрокинул стол. Качающейся походкой она направилась к Максу, прислонившемуся к деревянной стойке, поддерживавшей потолок.

— Ты — вор и… и плагиатор!

— Плагиатор? Неужели цитата из этого… есть плагиат? — Он, дразня Максину, помахал в воздухе листком.

Когда она на этот раз потянулась за стихотворением, Макс спрятал его за стойку, рассчитывая, что она не дотянется до него своей короткой рукой. Но она просто прижала Макса к столбу всей своей гигантской массой. Ее огромные груди поглотили его крохотную грудную клетку, торс исчез в немыслимом объеме ее живота. Они боролись — как всем показалось — довольно долго, хотя на самом деле прошли какие-то доли секунды. Наконец, Максу удалось выпростать руку, и он пощекотал Максину под мышкой.

Она тотчас отпустила его, и он снова приник к ее спине и звонко поцеловал в щеку. Потом протянул ей стихотворение.

— Я прошу прощения, — остроумно произнес он.

— Поцелуй меня в жопу.

Я не могу передать, с каким выражением это было сказано — я обернулся с такой амплитудой, что едва не упал сам, — но Макс присел на корточки и дважды чмокнул титанический зад — в обе ягодицы поочередно. Он задержался в согбенном положении, щедро лаская толстые, как секвойи, бедра. Вид его угловатого лица, прижатого к чудовищным мягким «щекам», вероятно, пребудет в моей памяти вовеки. Потом он сложил листок со стихотворением и сунул его в задний карман ее джинсов, едва не застряв там пальцами.

«Не обижайся. Я ворую только то, что мне нравится», — сказал он ей, и это немного смягчило Максину.