Плоть

Когда я проснулся, мне показалось, что наступил конец лета. Или, по меньшей мере, начался новый семестр, что, по сути, одно и то же. В воздухе висело нечто почти осязаемое; я чувствовал это нечто, бреясь тем утром в ванной, счищая лезвием пену со щек. В прошлом году Сьюзен купила мне опасную бритву, и я в конце концов научился ею пользоваться. Проблема, правда, заключалась в том, что я не выношу долго смотреть на себя в зеркало: терпеть не могу свои мягкие черты, скошенный подбородок и редеющие на макушке пепельно-каштановые волосы. Сьюзен говорит, что у меня доброе лицо, но я сам лелею тайное желание выглядеть резким. Эта мечта сбывается только тогда, когда я готовлюсь к занятиям и думаю о себе как о профессоре. Но лето расслабляет, и я утратил эту способность.

Тем субботним утром у подножия холма было припарковано множество машин. На импровизированных плечиках, свисавших с задних сидений, болтались свитера, блузки и платья — я понял, что вернулись девушки из женского Студенческого союза университета. Днем я услышал новую интерпретацию «Гаммы» Беты Гаммы «О, как я счастлива». Все это возвещало скорый приход осенней лихорадки. Песни неизбежно сопровождались танцами на лужайках объединения, больше похожими на коллективную ритмическую гимнастику. Все это выглядело бы куда сексуальнее, если бы движения не были такими спортивными, но все равно зрелище обнажаемых в танцевальном раже животов и спин сорока с лишним девиц, только что вышедших из подросткового периода, действовало достаточно возбуждающе. Брачные пляски юности. Несколько раз я видел, как Макс, стоя на своем крыльце, бесстыдно наблюдал танец.

Забрав почту в Студенческом союзе, я пробежал сквозь толпу загорелых блондинов и блондинок, наткнувшись там на своего бывшего студента, который узнал меня прежде, чем я узнал его. Единственное, что можно сделать в такой ситуации, которые неизбежны у преподавателей, обучающих до девяноста студентов в семестр, — это сделать вид, что ты что-то лихорадочно ищешь. Я покинул союз, так и не вспомнив его имени, но я понял, почему он вспомнил меня. Это был один из моих студентов семинара по введению в литературоведение, и каждый свой реферат он начинал словами «это всего лишь мое мнение» — каковое, по моему мнению, едва-едва заслуживает тройки с плюсом. Научные работники всегда испытывают двойственное чувство в преддверии учебного года с его неизбежными студентами: с одной стороны — цель и смысл существования университета — учить студентов; с другой — их присутствие смертельно в научной среде, в которой «публикуйся или умри» — одиннадцатая заповедь. Тем не менее я не вижу смысла лезть в науку, если ты собираешься только марать бумагу. Короче, во время учебного года большинство ученых, у которых истекает срок пребывания на конкурсной должности, начинают проявлять чудеса эквилибристики, которым позавидовали бы профессиональные циркачи: занятия в подготовительных группах, проведение собраний, ведение независимых исследований, работа в аудиториях, выставление оценок, кабинетная работа — все это надо как-то согласовать с семейной жизнью и свободным временем, хотя обычно в сторону отставляются интересы семьи и свободное время. Я завидовал Максу в его необузданной свободе и еще в некоторых вещах.

Удручающий аспект этой работы, не связанный с самим процессом преподавания, заключается в том, что она начисто лишена какой-то схемы. Сам процесс преподавания — это лишь то, что торчит на поверхности. Подводная часть айсберга, например подготовка к занятиям, может отнимать многие и многие часы, но иллюзия свободы заключается в том, что вы можете кроить эти часы по собственному усмотрению. Если вы хотите, то ходите в кино пять раз в неделю, но это прямой путь загубить выходные. Один преподаватель с нашего факультета, ночной филин Грег Пинелли, ежедневно вставал в полдень, к двум часам шел в университет, а потом за полночь засиживался над своими планами и записями. Он был закоренелый холостяк с типично холостяцкими привычками, в кои входило приготовление итальянских блюд, обильно приправленных чесноком. Секретарь кафедры, миссис Пост, смотрела на него как на еретика, не ходившего в епископальную церковь, и сибарита, но он из-за своих привычек, к счастью, редко с ней виделся. У него был ключ от канцелярии, и он брал почту во время обеда, который начинался у него в семь часов вечера. Единственное, чего он по-настоящему боялся, — так это того, что его заставят вести утренние группы.