Плот "Медузы"

Но, придя к нему, я застал его в совершенно ином настроении. Он расхаживал взад и вперед по своему кабинету и, увидев меня, даже как будто удивился. Было ясно, что он забыл о назначенной встрече. Он удивился, а может быть, даже был раздосадован, я понял это по нетерпеливому жесту, который мог означать в такой же мере «Чего ради вас сюда принесло», как и «Садитесь». Я замешкался, не зная, как поступить, он остановился, схватил валявшийся на кресле развернутый номер «Тан» и сунул мне в лицо: «Ну вот, на этот раз мы влипли, мой мальчик!» Я читал заголовки, но смысл их до меня не доходил. Он нервно и в то же время ловко щелкнул пальцами: «Вы что, не видите? Нас надули, мой друг. Сталин и Гитлер. Негодяи! Сговорились за нашей спиной!» — «Ну и что же?» — «Как что, милейший? Да это значит, что через неделю начнется война!» Я сразу подумал, крикнул: «А Бала?» Он махнул рукой: успокойтесь. «Она в Италии, в Вероне. Я дал ей телеграмму. Послезавтра утром она вернется». И, очевидно, увидев, как просияло мое лицо, добавил: «Но я сразу же отправлю ее к бабушке в Ардеш. Не к чему понапрасну рисковать». Мы по-прежнему стояли. Он уже не предлагал мне сесть. Он явно хотел сократить беседу. «Вы разрешите мне повидаться с ней хоть на часок?» — с мольбой сказал я. Он улыбнулся, покачал головой: «Нет, малыш. Она не захочет. В настоящее время ее невозможно урезонить. Но доверьтесь мне: со временем все уладится. Особенно если начнется война. Кстати, как ваши родителя?» — «Мои родители?» — «Есть от них какие-нибудь известия?» — «Я с ними не встречаюсь». Все мои мысли были о Бале. «Вы уверены, что войны не избежать?» Он опять стал расхаживать по кабинету. «Это сплошное идиотство. У нас никто не хочет воевать. Все только будут делать вид, что воюют. В глубине души все ждут прихода Гитлера. В нем нуждаются, иначе… Так к чему все это притворство? Тысячи бедных парней сложат голову зазря. — Он обернулся ко мне: — У вас есть отсрочка?» Я покачал головой — она у меня скоро истекала, я ведь бросил Училище древних рукописей. Он снова щелкнул пальцами, переспросил: «Но все-таки до каких пор она действительна?» Я ответил наугад: «Кажется, до середины ноября». Он отозвался: «Не густо. Остается три месяца. Ну ладно, попробую что-нибудь сделать. А насчет ваших родителей — с этим надо кончать. Это ребячество. Что вы сейчас делаете?» Я улыбнулся: «Пишу роман о любви». Он в свою очередь рассмеялся: «Браво. Отлично. Остальное после войны забудется. И вам и вашим родителям пора перестать упрямиться. Ваша мать — прелестная женщина. Я устрою вам встречу. — Он в последний раз стиснул мне плечо: — Ждите моего звонка».

23

— Вы увиделись с вашими родителями?

— Только с матерью. У баронессы Дессу. Когда меня мобилизовали, сами понимаете… Уже шла «странная война», но мои отец и дед были по-прежнему непреклонны, они требовали публичных извинений. Влияние Корнинского тоже имело свои пределы, он вынужден был признать, что поторопился, — ведь моей жизни еще не угрожала опасность. Тем более что весь этот период я проработал у Жироду. Мортье был с ним знаком, он однажды издал его книжицу, Корнинский когда-то финансировал его фильм (съемки были прерваны войной), прибавьте к этому мою юную литературную славу — им не составило труда представить Жироду мою особу в самом выгодном свете. Я был баловнем судьбы, был знаменит, и, хотя слава моя носила несколько скандальный характер, я пользовался покровительством влиятельных лиц — поэтому все то время, что я состоял при нем в «Континентале», Жироду обращался со мной как с балованным ребенком. Я принимал это как должное, и удовлетворенное тщеславие уживалось в моей душе с мучительной болью от затаенной раны.

Я вам уже сказал, что в моих отношениях с Балой не произошло никаких перемен к лучшему. Наоборот, за пять с половиной месяцев, проведенных мною на улице Риволи, мне так и не удалось ни разу ее увидеть, хотя бы на полчаса. А ведь я знал, что она не захотела остаться в Ардеше — пробыв там месяц, она вернулась в Париж. Я много раз умолял баронессу дать мне возможность ее увидеть, пусть даже застигнув ее врасплох. По-моему, баронесса пыталась или делала вид, что пытается исполнить мою просьбу, но, как видно, без особой убежденности, потому что у нее ничего не вышло. Я уже подумывал о какой-нибудь отчаянной выходке, например, дождаться Балы в такси у ее дверей и похитить ее — не об этом ли она меня когда-то молила? Но такого рода мечты обычно остаются мечтами. К тому же она отказалась бы уехать со мной, и я загубил бы свою последнюю надежду.

— Вы в этом уверены?

Если бы его глаза могли в буквальном смысле слова метать молнии, он испепелил бы меня и я бы уже не писала сегодня этих заметок. Но чувство юмора погасило его вспышку.

— Вы чудовище. Вы самая жестокая женщина, какую я когда-либо встречал.

— Благодарю вас, вы очень любезны.

— Неужели вы искренне верите, что помогаете мне?

— Это не входит в мою задачу. Вас никто уже не просит продолжать свой рассказ. То, что я вас выслушиваю, с моей стороны простая любезность.