Плотина

— При чем тут мы, голова?

— Все при чем! Все строим — и все спасать должны…

Он что-то и дальше выкрикивал насчет рыбы, природы и нынешних лесных хищников, которые на двух ногах ходить научились, а думать — не очень-то! Грозил законом и будущим: «Когда портим реки и природу, то и самих себя портим. Вот увидите, что будет, если не остановитесь!» И парни в конце концов отошли от него. «Не трогайте тронутого», — сказал один.

Ну а в других местах просто шла деловая перекличка:

— Вот это экземпляр! Килограмм на шесть потянет?

— А вот такую ты когда-нибудь видел?

— Когда я ловил, она клевать не хотела — думала выжить.

— Но мудрый человек перехитрил ее!

— Быть сегодня крупной пьянке, ребята!

— Вопрос — где достать?

В рыбдобычу включились и женщины, которые посмелее: бесстыдно высоко оголив ноги, начали собирать рыбу в подолы. Отсюда возникли новые шутки — относительно границ оголения. Другие женщины сдерживали на берегу ребятишек, стращая их тем, что Река снова ка-ак хлынет, так и утянет всех. «И дяденек, значит, тоже?» — спрашивала какая-то практичная девочка. «Эти дяденьки выплывут!»

И опять загомонили, запричитали, затянули свое баба Маня и баба Таня:

— Велики и премудры дела твои…

— Твое есть царство и сила, и слава…

— Будь же милосерд, отец наш!

Воистину велики и премудры дела твои, человек! Ты взял и остановил Реку, и рыбы, ее родные дочери, заплясали на песке и на гальке. Кажется; даже в библейских преданиях среди великих чудес господних не значится такого деяния. А человек смог. И то ли еще сможет, ибо велик он отныне и всемогущ, и премудр! Он запер Реку за плотиной — и начало там накапливаться рукотворное море. Вода затопляла каньон, поднималась по логам и малым притокам Реки, превращая их в заливы. Она там расширялась и разрасталась, набухала, как в завязанном мешке, набирая силу напора, необходимую для турбины первого энергоблока. Пока — только первого. Но и для того ей требовалось подняться на огромную высоту. Если бы в каньоне за плотиной стояли, как в Москве, тридцатиэтажные дома, они целиком ушли бы под воду.

Велики, премудры и необходимы дела твои, человек!

И сам ты велик и всемогущ.

Будь же теперь милосерд…

33

То ли он жил, то ли не жил.

Работа, которая всегда составляла надежную и главную основу жизни Николая Васильевича, теперь вдруг потеряла нечто самое важное и значительное, и, может быть, как раз потому, что после нее некуда, не к кому было приходить. Что-то оборвалось, кончилось в жизни, что-то потерялось. И как дальше жить — было неясно. Оказалось, что он просто не умеет жить без Зои, особенно в том доме, где все было налажено ею, все говорило о ней и даже ее голосом.

Близкие хотели и пытались помочь ему. Михаил Михайлович посоветовал взять отпуск — можно прибавить и за свой счет суток пятнадцать — и куда-нибудь поехать.

Николай Васильевич подумал и сказал:

— Куда же я один поеду?

— Куда захочешь, туда и отправим. Можем заграничную поездку оформить. Конечно, не на полтора месяца, но сделаем.

— Если я с нею не ездил, так как же теперь поеду? — опять не понимал Николай Васильевич старого приятеля.

Никто, наверное, и не мог помочь ему, никто не мог дать спасительных и облегчающих советов, потому что в мире не было ничего и никого, способного заменить ему Зою. Раньше он мог и не замечать ее, занимаясь и болея своими делами, предаваться неразумным фантазиям, любуясь другой, молодой женщиной, а теперь только одной думой, только одной болью болел и жил. Это была дума о Зое.

На девятый день после похорон он сказал Юре:

— Собрался я на Зейскую ГЭС ехать.

— Ну и правильно, — сразу одобрил Юра. — Повидаешься со старыми друзьями, посмотришь новые места.

— Да нет, не повидаться — думаю остаться там.

Юра опешил и немного растерялся. Такое решение было слишком неожиданным, непонятным и показалось даже обидным для всех Густовых. Первым побуждением Юры было попытаться переубедить, отговорить отца, может быть, даже высказать ему свое недоумение и обиду. Но, следуя отцовскому правилу и его манере — не торопиться с суждением, не забегать с решением, — он подумал и промолчал. Он видел, как переживает отец, и понял, что ему, наверно, не справиться здесь со своим горем, и только потому он отважился на такую резкую перемену. Подумал Юра и о том, что же он мог бы посоветовать отцу взамен. Все, что предлагал ему Мих-Мих, Юра знал. А что еще можно предложить?

— Ты хорошо подумал? — вместо всяких уговоров спросил Юра.

— Хорошо ли, нет ли, но другого не придумалось, — отвечал Николай Васильевич. — Не могу я оставаться тут, Юра, ты уж прости. Как приду домой, так с Ней разговариваю. Рассказываю, жалуюсь… плачу.

— Не наговаривай на себя, шеф!