Пловец

– Ты пьян? – спрашиваю я. – Это же просто подростки, которых они взяли, когда иракцы отступали от Мосула.

– Не хочешь помогать, можешь ждать у машины, – говорит он, поднимая аккумулятор.

Я ощущаю панику. Понимаю, что не владею ситуацией. Вижу жажду насилия в глазах этого безумца. Я знаю, ничто его не остановит. Ничто из того, что я мог бы сказать сейчас.

Я достаю пистолет. Взвешиваю в руке. Крики из хлева. Удары. Снова крики. Где шофер? Где водитель?

– Я даю тебе последний шанс вернуть этот чертов аккумулятор на место, – говорю я.

Он поворачивается ко мне. Качает головой. Плюет на землю.

– Чертов сосунок, – шипит он. – Такой же трус, как твоя шлюшка в Дамаске.

Я бью его пистолетом прямо в переносицу. Слышу хруст костей. Вижу кровь.

Он не успевает даже руку поднести к носу, как я уже сижу у него на груди.

– Что ты сказал? – ору я. – Что тебе известно про Дамаск?

Во рту вкус металла. Вкус паники. Я на взводе. Прижимаю пистолет к его глазу, не давая ему поднять голову с земли.

– Из-за тебя твоя шлюшка погибла, – шипит он. – Её разорвало на тысячи кусочков.

– Заткнись, – ору я.

Прижимая дуло еще плотнее к глазу. И тут чувствую, как меня поднимают, как кто-то отбирает у меня пистолет. Вижу, как крестьяне нагибаются над коллегой, поднимают его тоже. Отводят его подальше от меня. Он выплевывает кровь на землю. Отряхивает пыль. Ругается.

– Это должен был быть ты, педик. Тебе это прекрасно известно.

Мы выезжаем рано утром. Моросит дождь. Уезжаем, оставив три гранатомета, двадцать гранат, патроны для калашниковых, двоих иракских пленников. Оставляем позади хлев. Кровь на песке. Сказанное и несказанное. У нас нет другого выбора, как двигаться вперед, и никогда не было.

Я поворачиваюсь. На заднем сиденье спит коллега. Запах перегара и импровизированный бандаж – вот и все, что напоминает о вчерашней драке.

Но я никак не могу успокоиться. Все думаю о слухах и сплетнях. То, на что намекал иракец на пароме в Стокгольме. То, что я не хотел слышать.

Я думаю о страхе в глазах малышки. Думаю о том, что я ее бросил. О том, что ничего уже не исправить. О крышах в Бейруте. О жаре. О тугой педали сцепления. Думаю о том, как хрупок этот мир. И как нестабильны чашечки весов, и нужно постоянно менять союзников.

Я думаю о схеме подземного туннеля, которую я отдал ему тем холодным вечером, об отражении рождественских огней в темной воде и в стеклах его очков. Еще одно звено в цепи событий, включая нынешние.

Я думаю о том, что крестьяне, с которыми мы встречались, все будут казнены, когда Саддам повернет на север. Думаю о том, что мы никогда не выполняем обещаний. И что мы всегда приносим в жертву своим интересам тех, кому обещали спасение.

20 декабря 2013 года Брюссель, Бельгия

Как, черт возьми, они его нашли? Этот вопрос не выходил у Махмуда из головы с тех пор, как он оказался в метро после драматичных утренних событий, когда его чуть не убили. Как, черт возьми, это получилось? Они выследили его? Сначала до Музея Африки, а потом до отеля? Но как им удалось остаться незаметными? Он же выбрал первый попавшийся отель. В прессу его фото не попали, насколько ему было известно. В интернет он не заходил, телефоном не пользовался. Мистика какая-то.

Махмуд купил колу и чёрствую пиццу с непонятной начинкой в киоске на центральном вокзале и спустился на платформу. Он был измотан и до смерти напуган событиями последних часов. Даже здесь, в метро, ему казалось, что все на него смотрят, следят за ним, выжидают момент для атаки. Так дальше не может продолжаться. Ему некуда бежать. Негде прятаться. Он беспомощная жертва преследователей, а ведь его всегда учили быть проактивным, брать контроль в свои руки.

Но как это сделать? Надо что-то менять. Присев на лавку, Махмуд стал ждать следующий поезд. Ноги у него тряслись от волнения. Рядом с ним мужчина в костюме выругался по-английски. Судя по всему, его телефон не ловил сеть.

Махмуд застыл. Как он раньше не догадался? Как можно было быть таким наивным.