Пловец Снов

Может сложиться впечатление, будто всё это поверхностные истории. Вовсе нет, поскольку кроме упомянутой общей канвы происходящего имелись и другие линии, а также смыслы. Борис писал заметно более глубокие и изощрённые произведения, чем детективы его друга – это было ясно обоим – а потому его книги трудно издавались, не снискали популярности и пылились на полках магазинов годами.

Тем не менее он оставался верен себе. Последовали романы о чрезвычайно талантливых детях, которые вдобавок никогда не болеют, о небольшой группе искренних творческих единомышленников, в которой все вместе могут куда больше, чем каждый по отдельности, об огромном доме, одаривающем своего хозяина счастьем, о случайных выигрышах в лотерею и о многом другом, чего так никогда и не случилось в жизни Бориса.

Стоило только взглянуть на него, как становилось ясно, что он одинок, беден, обитает в какой-то старой квартире, бо́льшую часть которой сдаёт для прокорма, потому до сих пор так ни разу и не летал на самолётах, хоть уже совершенно этого и не боится. Парадокс его судьбы состоял в том, что он, будучи писателем от природы, всей своей жизнью опровергал – ни много ни мало – радостную и торжественную «легенду о литературе», которую в его семье передавали по наследству от отца к сыну.

Этот вывод можно считать пределом его амбициозности. Прежде чем прийти к нему, Борис сочинил и историю с трагической страстью, и еще несколько романов о болезнях – всё-таки ипохондрия дело серьёзное – и текст о стихийном бедствии, поглотившем выдающегося скульптора вместе с горой, из которой он ваял своё монументальное творение. Однако решительно ничего такого в его жизни не произошло. В том числе не случилось ни одной заметной неприятности. В качестве панацеи он начал писать нон-фикшн – документальную литературу, биографии, то есть уже сбывшиеся истории. Но и это не приносило успокоения.

Для того чтобы не разочароваться окончательно, чтобы оправдать перед самим собой всё, что лежало в основе его воспитания и в каком-то смысле в фундаменте веры, теперь требовалось, наконец, создать текст, который оказался бы сбывшейся правдой. При этом весь прошлый творческий и жизненный опыт Бориса подсказывал, что единственный путь – писать о безнадёжной тщете усилий и невозможности влияния посредством работы духа. О том, что ничто не стоит ничего, что все причинно-следственные связи, более сложные, чем нанесение удара и получение сдачи – либо обман, либо фикция, либо заблуждение. Его собственная биография подсказывала, будто в этих выкладках всё верно, хотя возникало твёрдое ощущение какого-то изъяна, от которого он сам избавиться не мог. Словно такой взгляд лишал не литературу, а его самого чего-то главного. Кроме того, он боялся, что если сядет писать такой текст, то вот тогда-то и начнётся… Болезни, стихийные бедствия…

С этими проблемами Борис и отправился на презентацию нового детектива своего друга. Признаться, сочетая в себе бремя патологической скромности с крайним снобизмом, он был убеждён, что чтение, равно как и написание такого рода книг – занятие недостойное представителей вида Homo sapiens, поскольку оно разлагает личность и атрофирует мозг. Но, вот ведь ирония, бредя рядом с Гореновым, он видел, что тот, судя по всему, не деградировал. Шли годы, а Георгий оставался таким же живым и, в общем, неглупым… По крайне мере значительно умнее своих сочинений.

Борис вспоминал их первую встречу много лет назад, в литературном клубе на Литейном проспекте, возле «Большого дома», возведённого архитектором по фамилии Троцкий. С тех времён его спутник стал значительно лучше, куда интереснее, он, безусловно, прогрессировал. Похоже, если кто-то из них двоих разлагался, то точно не Горенов.

За прошедшие годы Георгий часто и много выручал Бориса советами, деньгами, вещами и не только… Без него непутёвый друг пропал бы наверняка. Уж квартиру бы потерял точно. Был случай, когда лишь сообразительность и быстрота реакции Горенова спасла его от «чёрных риелторов». А лишиться жилища значило бы погибнуть. Выживать он не умел.

«Помогая другим, мы помогаем себе», – повторял дед Аркадий, рассказывая очередную фронтовую историю. Внуку не нравилась эта фраза, в ней был какой-то расчёт. Будто просто так выручать никто бы не стал. Потом он обратил внимание: мама никогда не подавала милостыню на улицах, но стоило Бореньке заболеть, простудиться или подхватить грипп, как она начинала делать это безудержно, при всяком удобном случае. Ребёнок выздоравливал, и она вновь переставала.

Вообще во всём, что приобретает афористический, универсальный статус, сквозит неискренность. Говорят, например, будто человек становится лучше, если хорошо относится к тем, кто плохо относится к нему. Это же просто замаскированная последняя надежда, откладывание неизбежного, не более того…