Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павлв (Груздева)

И жизнь, и смерть — всё это, словно таинственная песня, оттого-то в Церкви так много поют. Пели и в обители: помимо богослужебных песнопений, любили петь особые, очень трогательные, одновременно и народные, и духовные песни — отец Павел потом знал их великое множество. Это своеобразный монастырский фольклор — ныне, увы, настолько потерянный, что мало кто помнит слова и мотив этих песен. Батюшка, служа в Верхне-Никульском, успел записать в своих дневниковых тетрадях многое из того, что пелось в Мологской обители. Вот одна из таких песен, памятная батюшке — «этот стишок очень любили петь в монастыре на именинах».

Соловей

Ты не пой, соловей, против кельи моей
и молитве моей не мешай, соловей!
И зачем напевать, что стараюсь забыть
и в душе воскрешать, что нельзя воскресить.
Я и так много лет безутешно страдал,
много бед и скорбей с юных лет испытал.
И теперь я боюсь той судьбы и людей
и о прошлом молюсь в бедной келье моей.
Улетай, соловей, в те родные края,
улетай, соловей, где отчизна моя!
Ты пропой нежно ей, как с больною душой,
вспоминая о ней, заливаюсь слезой.
Ты пропой еще там, как живу я в тиши
и люблю только храм — рай земной для души.
Хоть мне больно забыть те минувшие дни,
но я должен любить только четки одни.
И скажи, что я слез уж теперь не боюсь,
лишь одних прежних грез да падений страшусь.
Прилети, соловей, когда кончу свой путь,
на могилке моей тогда сядь отдохнуть.
Ты пропой, как я жил, как все скорби терпел,
как скорбящих любил и их сердцем жалел.
И пропой, как прощал всех врагов я своих
и Творца умолял о прощении их.
Ты пропой, как крест свой, данный мне от небес,
как бы дар дорогой я с терпением нес.
Иль обиды за грех от врагов я имел,
тогда вместо утех я молился и пел.
Полети ты к тому, кто жалел здесь меня,
и скажи ты ему, где могилка моя.
Пусть вздохнет обо мне, вспомнит, кто здесь такой
и с душой пропоет «Со святым Упокой».
Улетай поскорей прочь от кельи моей
и молитве моей не мешай, соловей…

Так размеренно — в трудах и празднованиях, молитвах и песнопениях — протекала жизнь в одной из самых отдаленных обителей Ярославской епархии, Мологском Афанасьевском женском монастыре. Даже революционные потрясения на первых порах не поколебали вековые устои северорусской глубинки. Но страшный для России 1918 год не обошел стороной и Мологскую землю.

Глава IV. «Оставляю обитель на руки Царицы Небесной…»

О ярославском восстании 1918 года отец Павел помнил по рассказам выгнанных из Казанского монастыря сестер обители. Две недели — с 6 по 21 июля — красноармейские орудия бомбили город так, что он превратился в руины.

Казанский женский монастырь, расположенный в центре Ярославля, наполнился ранеными из Добровольческой Белой Армии. Монахини ухаживали за больными, варили им щи и кашу, стирали белье. «Потом большевики пришли, — рассказывал отец Павел, — всех монахинь на п…, на б…, вы, мол, такие-сякие, офицерью раны зализывали, кормили их!»

Из Казанского монастыря всех сестер выгнали, кто на Толгу поехал, кто куда. А обитель Казанской иконы Божьей Матери превратили в концлагерь. Он стал вторым концлагерем на территории Ярославля. Первый концлагерь был оборудован в Коровницкой тюрьме, в трехэтажном здании, в котором до революции находился пересыльный пункт для каторжан. В середине октября 1919 г. часть заключенных перевели в Спасо-Преображенский монастырь, и лагерь получил название «1-й городской». Концлагерь № 2 разместили в Казанском монастыре, он назывался «Административным».