Плутарх

В произведениях Петрония, Сенеки, Плиния Младшего и Светония Транквилла, в желчных эпиграммах Марциала встает коллективный портрет римского общества того времени, когда, хотя это казалось еще незаметным, надломилась сила империи и судьба ее на скрижалях истории была уже решена. Несмотря на попытки некоторых императоров, начиная с божественного Августа, сдержать разложение и вырождение римлян, ничто уже не могло положить конец этому нескончаемому пиршеству, на котором, как с бессильным отвращением писал Сенека, плешивые и подагрические «женщины и полунощничают, и пьют столько же, состязаясь с мужчинами в количестве масла и вина, так же изрыгают из утробы проглоченное насильно и грызут снег, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок». Бесконечные празднества, когда все перепивались до рвоты, давно уже не имели ничего общего с всенародными торжествами первоначальных времен, с их девичьими хорами и простыми деревенскими жертвами в честь древних богов. Теперь вместо этого были кровавые игры, травли зверей и конные ристания, поклонники модных возничих и гладиаторов отстаивали в рукопашной достоинства своих любимцев — единственные битвы, на которые были способны «молодые люди с красивой бородкой и прической, словно только что вынутые из сундука».

Ростовщики с толстенными книгами, в которые записывались сроки ссуд, тримахильоны, которых стало еще больше со времени Петрония, вкушающие жареных винноягодников и поросят из пирожного теста, завитые пантомимы с развратными глазами, женщины, неспособные к деторождению и потому снедаемые вечным неудовлетворением, — вот кого охраняли теперь от подступающего с севера варварства из варваров же набранные легионы.

И ничего из этого Плутарх даже не упоминает в своих воспоминаниях о Риме. Для него существовали только те, кто еще были способны или, по крайней мере, стремились воспринять хотя бы частицу мудрости его великих предков, именно таких собирал он на своих занятиях и делился с ними тем, что открылось ему самому за долгие годы изучения философии, а также собственными размышлениями о главных вопросах бытия. Особое внимание, помимо главнейшего для него учения Платона, Плутарх уделял идеям Пифагора о метампсихозе — многократных перевоплощениях души, которые с возрастом приобретали и для него самого все большее значение. Не утратившие вкуса к высшему умствованию римляне из высших слоев общества, а также молодые образованные люди из западных провинций, прежде всего из Испании, с удовольствием собирались на беседы Плутарха. Здесь можно было представить себя среди участников «Пиров» Платона, в саду Эпикура или хотя бы на чтениях поэмы Тита Лукреция Кара «О природе вещей» в последние годы Римской республики. Учитель философии из Херонеи словно принес с собой в Рим атмосферу Академии, и даже не Академии своего наставника Аммония, но тех, казавшихся теперь почти мифическими времен, когда для собиравшихся в афинской роще героя Академа не было ничего важнее, чем внести и свою лепту в вечный спор между материей и доказательством. Не хотелось даже думать о том, что творится за пределами их воодушевленного собрания. «Когда в Риме я как-то раз выступал с беседою, — вспоминал об одном из таких занятий Плутарх, — меня слушал известный Рустик (казненный впоследствии Домицианом из ревности к его славе). Внезапно появился воин и передал Рустику письмо от императора. И хотя воцарилось общее молчание, я прервал свою речь, чтобы он мог прочесть послание, Рустик не пожелал этого сделать и не прежде распечатал письмо, чем я дошел до конца в своей речи и все собравшиеся разошлись».

Наиболее близким в Риме человеком для Плутарха всегда оставался Сосий Сенецион, известный политический деятель, впоследствии несколько раз избиравшийся консулом. Очень может быть, что, помимо любви к истории и философии, их сближало чувство гражданского долга, побуждавшее обоих добросовестно трудиться на общественном поприще при любых обстоятельствах. Сосий был первым читателем сочинений Плутарха, он приезжал в Херонею на свадьбу его сына Автобула, они вместе ездили в Афины. Благодаря Сосию, а также Гаю Минуцию Фундану (которого Плутарх сделал одним из участников своего диалога «О подавлении гнева») он углубил свое знание италийской старины.

Как и в Греции, он старательно выискивал повсюду, где бы ни бывал, памятники прошлого — небольшие старинные храмы, усыпальницы героев, триумфальные колонны, совершенные в своем архитектурном замысле сооружения, по сравнению с которыми казались плодами больного воображения гигантские сооружения Флавиев. Вот как писал Плутарх о дворце Домициана, словно соревнующемся с фантастическим обиталищем Нерона: «Если кто, удивившись роскоши Капитолия, увидел бы во дворце Домициана один только портик, или базилику, или бани, или покои наложниц, тот… не мог бы не обратиться к Домициану с такими приблизительно словами: „Ты и не благочестив и даже не щедр — ты просто болен“».