Плутарх

Казалось, фортуна опять повернулась в сторону старинных родов — новым императором стал престарелый Марк Кокцей Нерва, не отмеченный никакими особыми заслугами, но известный своей уравновешенностью и уважением к наследию республики. Как это бывает после особенно тягостных периодов, в государстве, казалось, наступил новый «золотой век». И последующие шестьдесят пять лет правления Антонинов (так, в достаточной степени условно, называлась новая династия, поскольку четырех ее императоров связывали не узы крови, а обычай усыновления) оказались последним периодом относительно мирной и созидательной жизни, когда принцепсы стремились хоть как-то сдерживать обнищание и вырождение населения, а также упадок воинской мощи — все то, что приняло после них необратимый характер и сделало, в конце концов, Вечный город беспомощной добычей варваров.

С началом правления Нервы словно бы вернулись времена республики, император, как встарь, во всем спрашивал совета у сената, законы обсуждались в курии. Прекратились преследования знати, возвратились в Рим стоики. Нерва не благоволил к доносчикам, и его окружение как будто действительно состояло из более или менее порядочных людей. Однако, как стало видно довольно скоро, не всех это устраивало. Взбунтовались преторианцы, лишенные былых привилегий, избрав как повод уничтожение изображений Домициана и выскабливание самого его имени в памятных надписях. Преторианцы потребовали выдачи и казни убийц Домициана, и на какое-то время Рим опять оказался во власти солдатни и примкнувших к ней люмпенов, всегда готовых к грабежу и насилию. Дело дошло до того, что самого Нерву захватили в плен, и под угрозой немедленной расправы он был вынужден выдать преторианцам причастных к заговору против убитого Домициана. Не исключено, что его принуждали отречься от престола, однако Нерва устоял и сразу же, как только преторианцы успокоились, он поспешил усыновить Марка Ульпия Траяна, родом из Испании; тот был известен своими военными заслугами и его поддерживали германские легионы. Наделенный трибунской властью, Траян стал соправителем Нервы и немало способствовал оживлению торгово-хозяйственной жизни империи, особенно — в приходящей во все большее запустение Италии. Чтобы повысить рождаемость среди свободного населения, была учреждена алиментарная система — пособия для детей бедняков. Земледельцы могли получать ссуду под невысокий процент из специально созданного фонда, и даже был выдвинут проект покупки земель за государственный счет для последующей раздачи ее безземельным. Все это внушало надежды на то, что будут снижены налоги и оказана какая-то помощь беднякам и в провинции Ахайя, где большая часть населения давно уже находилась в долговой кабале. Бал правили ростовщики, которых Плутарх в трактате «О том, как не надо делать долгов» сравнивал с Датисом и Артаферном, посланных когда-то Дарием «с цепями и веревками для пленных в руках»: «Вот так и они таскают с собой ящички с расписками и договорами — настоящие цепи для Эллады! От города к городу странствуют они и всюду сеют… зловещие, плодовитые корни долгов, которые удушают целые города».

В то же время Плутарх видел одну из причин долговой кабалы в нежелании и неспособности людей отказаться от роскоши, от всего того, что еще Сократу казалось лишним для нормальной человеческой жизни. «Как же мне прокормить себя? — пишет Плутарх, призывая, подобно Сократу, довольствоваться самым необходимым. — И ты это спрашиваешь, располагая руками, ногами, голосом, будучи человеком, которому дано любить и быть любимым, оказывать услуги и с благодарностью их принимать? Учи грамоте, наймись дядькой, привратником, моряком, лодочником». В своих сочинениях Плутарх обращается к вошедшим в предания великим людям, которые отказались от обладания вещами и деньгами, чтобы не разменять на медяки золото своей души. И первым в этом ряду стоит у него беотийский полководец Эпаминод, который «привычную, перешедшую к нему от родителей бедность сделал еще более легкой и необременительной, занимаясь философией и с самого начала избрав жизнь в одиночестве». Как и многим мыслителям прошлого, Плутарху представлялась благотворной «наследственная закалка бедностью», хотя бедность в его понимании — это умение довольствоваться самым необходимым, но, конечно, не та крайняя нищета, которая способна лишить человека даже присущих ему от рождения добрых качеств и хороших задатков.

Что же касается его самого, то он уже находился в том возрасте, когда все ощутимее становились противоречия между душой и телом, когда ветшающая физическая оболочка становилась все более раздражительной, а уставшая от трудов и страданий душа жаждала лишь одного — отлететь. Всю жизнь равнодушный к тем благам, которые причисляются философами к внешним и приобретаемым, на склоне лет Плутарх вообще перестает об этом думать, тем более что у него было все, необходимое для спокойного существования, и всецело обращается к литературным и философским занятиям.