Плутоний для Фиделя. Турецкий гром, карибское эхо

После окончания встречи мы сообщили, что принимаем предложение Советского Союза. Мы говорили о воинских частях, стрелковом и артиллерийском вооружении, но о стратегических ракетах речь не шла. Я сказал, что все должно быть сделано в строгом соответствии с законом и что необходимо закрепить наше соглашение подписанием договора.

Совет обороны Союза принял предварительное решение и поставил соответствующую задачу своему военному ведомству 24 мая 1962 года. Президиум ЦК КПСС утвердил это решение 29 мая. Затем 10 июня на Кубу прибыли представители Советского Союза. Президиум ЦК КПСС принял решение о начале переброски советских войск. 26 июля 1962 года я официально заявил о принятии мер по предотвращению вторжения на Кубу со стороны США. Это было необходимо, потому что скрыть подготовительные мероприятия по приему советских войск было невозможно. В течение всего времени кризиса мы строго выполняли все возложенные на нас обязательства.

Еще раз повторю, какое уважение мы испытывали к Никите Хрущеву. Он имел огромный опыт, он первым поднял вопрос о культе личности Сталина, при нем в космос полетел первый в мире искусственный спутник Земли и первый человек, а также не следует забывать о том, что он встал у руля страны в очень тяжелый для нее период. И он вселил надежду в свой народ! Очень жаль, что он так мало правил Советской страной».

Глава III. Переброска Неподписанный договор

Лето 1962 года в Гаване выдалось жарким. В клубах соленого тумана над Карибским морем поднималось пунцово-золотое солнце. На потрескавшемся, покрытом дорожной пылью маликоне-набережной было отчетливо слышно, как волны хлещут по влажному желтому камню каменного бордюра. По каменным плитам, заросшим скользким зеленым шелком водорослей, деловито ходили белые чайки с черными пятнышками на голове и крыльях, ветер взъерошивал их перья, и чайки голодно и настороженно щелкали желтыми клювами.

На буром холме крепости Морро одноглазо подмигивает прожектор, готовясь облить серебряным светом лампы изумрудную воду. Волнистым сгущением утреннего тумана проступал берег. Облака скатываются серой свалявшейся пряжей к горизонту, выпуклому, как часовое стекло. Опрокидывается в море небесный ночной купол, и сразу становится заметно светлее. Наступает день.

В стареньких автомобилях и дребезжащих всем своим железным нутром пузатых автобусах кубинцы спешат на работу. Тянутся по дорогам и бездорожью вереницы поскрипывающих, гудящих, чихающих черными парами автомашин, пыхтят и скрипят допотопные средства передвижения, чей век в этом жарком климате впечатляюще долог. Загорелые кубинцы в грубых рубахах, брезентовых штанах с кирзовыми сапогами и соломенных шляпах отправляются рубить сахарный тростник. У некоторых вместо соломенных шляп с разлохмаченными краями — спортивные кепки болотного цвета. Несмотря на жару, на всех сборщиках тростника — жесткие рубахи защитного цвета с длинными рукавами. Подобные зазубренным лезвиям кинжала, сухие тростниковые листья режут ткань как пила, и тонкая рубаха превращается мгновенно в лохмотья. А ладони приходится защищать сыромятными кожаными рукавицами.

Но хуже всего — солнце, оно весь день донимает нещадно, а тени в тростнике нет никакой. Тростниковый ствол толщиной в запястье руки срубается стальной саблей-мачете особой заточки. Точные движения, словно ритуальный танец. Некоторые рубщики напевают революционные песни для поднятия духа. Они лихо молотят по зеленой гуще зарослей, и сладкий тростник летит направо и налево, как от невиданной машины. Здесь, на революционной Кубе, с высокомерным презрением относятся к тем, кто подсчитывает, какие дивиденды положит себе в карман от этой тяжелейшей физической работы под палящим солнцем.