Плыви ко мне

— Если повезет, ты сможешь снова плавать, — сказал он, пытаясь успокоить меня, — при правильной реабилитации. Но вот насчет соревнований я не уверен.

Отец крепко сжал мое плечо, пока я ревел так, что дышать не мог. Он уверял меня, что все будет хорошо, как бы там ни было. Но я плавал с четырех лет, я не знал другой жизни… и моя мечта…

— Это все еще возможно, Г, — повторял Блейк, его глаза были красными, как и мои. Он знал, как сильно я этого хотел. Я пахал, как проклятый.

Я цеплялся за эту надежду, пока прорывался через кошмарные сеансы физиотерапии. Это было больно, неприятно, все то, что я не хотел делать. Я хотел, блядь, плавать; это держало меня в здравом уме, не давало перегружать мозги.

Сеанс за сеансом, я пытался, постоянно на грани слез, глотая коктейль из обезболивающих по несколько раз в день.

Но вода, как добрый старый друг, приняла меня, когда я был готов. Она держала мой вес, поглощала мою боль, утешала меня в своем мокром объятии.

Но мои мышцы, моя дисциплина, моя скорость — все это ушло. Было одним днем и исчезло на следующий.

Я больше не мог соревноваться.

Пока я боролся со своим телом, мои родители боролись с компанией, которая владела подъемником. Это была их сраная вина, а не моя.

Семья Милленов сражалась за закрытыми дверями, как и тогда, когда мама победила рак груди, а пресса в очередной раз превратила ужасную, изменившую мою жизнь аварию в ложную историю.

«Он пил», — говорили они. "Источник" видел, как я еще и наркотики принимал. Да, от алкоголя и наркотиков, конечно, подъемник внезапно понесся назад. А смесь в моей крови якобы не позволила мне вовремя среагировать при падении.

Чушь собачья.

Я молчал от боли — и физической, и моральной. У меня не было сил спорить. Я знал правду, моя семья знала правду, и этого было достаточно. Я понятия не имел, что, черт возьми, теперь делать со своей жизнью, но вокруг меня были люди, которые по-настоящему меня любили и поддерживали.

— Да пошли они все, — как-то сказал Хадсон за ужином, осторожно, чтобы не задеть мою ногу в гипсе. Даже мама не осудила его за ругань, а просто кивнула в знак согласия и поцеловала меня в лоб.

Месяцы тянулись как улитка; я все еще плавал, не мог без этого, но понемногу смирялся с тем, что больше не буду соревноваться. Думать об этом по-прежнему было больно, но я справлялся.

Подходило Рождество, и вдруг врач, который лечил меня во Франции, дал заявление британской прессе: «Мистер Миллен был проверен на алкоголь и наркотики сразу после того, как поступил под нашу опеку. Оба теста были отрицательными. Это был просто несчастный случай, и я надеюсь, что компания, управляющая подъемником, возьмет на себя ответственность, чтобы такое больше не повторилось. Мы желаем мистеру Миллену всего наилучшего в будущем».

Казалось, я моргнул, и вдруг пресса была на моей стороне. Я не пил, не принимал наркотики, это был несчастный случай, а я просто молодой парень с блестящей спортивной карьерой, которого лишили его мечты.

К январю компания признала свою вину и выплатила мне огромную компенсацию. Это не вернуло мне возможность соревноваться, но деньги не были лишними.

И все это время моя семья была рядом, поддерживая меня своей любовью. Я взрослел, исчезал из медиа, устроился спасателем, влюблялся и разочаровывался в отношениях, продолжал укреплять связки, чтобы они снова не ослабли.

В двадцать девять я был доволен своей жизнью, счастлив, мне ничего не нужно было, пока месяц назад в мою жизнь не ворвалась Делайла.

Теперь я хочу, чтобы она была моей, больше, чем когда-либо хотел стать профессиональным спортсменом.

Я просто надеюсь, что в этот раз жизнь окажется добрее и исполнит мое желание.

Глава 18

Делайла

— Мы переносим дедлайн. Все с этим согласны? —  спросил босс.

Я киваю, проклиная эту чертову переговорную и мечтая быть где угодно, но только не здесь. Пульсация в виске нарастает. Я моргаю, и перед глазами появляются какие-то серебристые пятна, будто зрение начинает подводить.

Открываю бутылку воды, делаю глоток. Толку ноль. Чертова мигрень подкатывает.

Провожу пальцем по брови, пытаясь унять эту гребаную боль, но стараюсь выглядеть прилично: не сутулиться, не размазать макияж, хотя больше всего хочется просто лечь и закрыть глаза.

Встреча с начальством во вторник заканчивается через час, но мне все равно нужно тащиться обратно к своему столу и доделывать свою работу, мучаясь от этой адской головной боли.

Синий свет экрана только издевается надо мной, как и стопка распечатанных манускриптов перед глазами. Буквы сливаются в одно пятно, вонзаясь в мозг, будто тысячи иголок.

Я глотаю обезболивающее и запиваю водой — без толку. Поворачиваю шею, когда жжение начинает сползать вниз по левой стороне, но опять же ничего. Закрываю глаза, надеясь хотя бы на пару минут передышки, но в ответ только накатывает новая волна тошноты.

К пяти часам вечера я превращаюсь в ходячий труп с белым лицом.