Плывун

Он оглянулся. Голубая вода, наклоненная к углу бассейна, образовывала зеркальную поверхность, по которой изредка пробегала рябь. «А ведь это неспроста, – подумал он. – Рябит, потому что смещаемся, ползем куда-то…»

И он, повинуясь какому-то внезапному азарту, желанию показать самому себе и даже этому бассейну, кто здесь хозяин, скинул брюки и туфли, разделся догола и прыгнул в голубую прозрачную воду.

Вода в том углу, который был наклонен более других, выплеснулась за край бассейна.

Пирошников сделал три гребка и оказался у противоположной стенки, оттолкнулся от нее и ушел в глубину, наслаждаясь свободой и невесомостью.

Когда он вынырнул, то увидел стоящего у края бассейна Геннадия, который с понурым видом ожидал, когда Пирошников покинет бассейн. В руках он держал большое махровое полотенце.

И это полотенце в руках у слуги было доказательнее любых дарственных.

Пирошникову сразу сделалось грустно и даже гадко. Почему? Что изменилось за этот час? Откуда взялось неравноправие?

Он махнул Геннадию рукой.

– Раздевайся! Вода прекрасная!

Но Геннадий лишь покачал головой. Пирошников понял, что допустил ошибку, и от этого стало еще тоскливее.

Уже растираясь полотенцем, Пирошников спросил:

– Ты знаешь, конечно?

– Я вам так скажу, Владимир Николаевич: Джабраил ошибся. Ничего вы с нашим домом не сделаете, а провалить все хозяйство можете. Вы только не обижайтесь…

– Но мы же будем… вместе…

– Так не бывает. Один рулит. Второй подруливает.

Пирошников и сам понимал, что теперь он отвечает за все, что происходит в этом доме, а значит, надобно ознакомиться с его устройством и населением. Но первым делом – поговорить с Серафимой. Если Геннадий стал его правой рукой, то Серафиме надлежало стать левой – той, что ближе к сердцу.

Новость она восприняла с тревогой. Это Пирошников заметил по тому, с какой частотой стала двигаться взад-вперед ее швабра. Серафима занималась ежевечерней влажной уборкой вестибюля. Она яростно терла пол и молчала.

– Тебе не нравится? – задал он глупый вопрос.

Она вдруг рассмеялась.

– Нет, я в восторге.

Пирошников вздохнул с облегчением. Главное – не скатиться в эту пропасть безнадежных проблем, пролететь над нею, улыбаясь, с легкостью птицы… Белой птицы, конечно.

– По существу меня назначили… знаешь кем? – спросил он.

– Падишахом! – провозгласила она, погружая швабру в ведро с водой.

– Примерно. А тебе придется быть шахиней.

– Ну прямо! Я больше чем на место в вашем гареме не претендую.

– Где ты видела этот гарем?! – вознегодовал Пирошников. – И прекрати называть меня на «вы»!

– Падишаха? На ты? Ну вы даете!

Так они дурачились, чтобы скрыть от себя или хотя бы отодвинуть решение тех именно проблем, которые нависали над ними, как дом, кренящийся в сторону улицы. Но чувство самосохранения не давало им поддаться угрюмству, а звало к тому самому торжеству свободы, о котором писал Блок в связи с тем же угрюмством.

Впрочем, эти филологические ассоциации Пирошникова мало были полезны в настоящий момент. А вот план действий был совершенно необходим.

Посему уже на следующее утро падишах пригласил визиря Геннадия и шахиню обсудить несколько вопросов. Совещание состоялось в каморке под лестницей, Пирошников не пожелал подниматься в резиденцию.

Повестка дня была такова:

1. Когда и как сообщить населению минус третьего этажа о смене власти?

2. Когда и как сообщить о том же персоналу и определиться с его дальнейшим составом и режимом работы?

3. Нужно ли и как оповещать городские власти?

4. Реформы.