Плывун

Один-одинешенек в сломанном доме остался.
Распилена мебель, печален и грязен паркет,
Лоскут от обоев, как флаг на ветру, трепыхался,
И выжить старался оставленный кем-то букет.
Ах, этот букет! Семь гвоздик — по рублю за гвоздику.
С кровавыми шляпками — семь длинноногих гвоздей.
Один-одинешенек, мастер по нервному тику,
С досадою смотрит на этих незваных гостей.
Вот жизнь обломилась, как ветка, и хрустнула звонко,
Как выстрел, как косточка в пальце, как старый сухарь.
Свернулась по краю видавшая виды клеенка,
Из зеркала смотрит сквозь пыль незнакомый дикарь.
Один-одинешенек в кухню бредет,
                               наслаждаясь страданьем.
Он мнителен, грязен, запущен, печален, небрит.
С утра колет в печени. Борется горло с рыданьем.
Под чайником синее пламя бесшумно горит.
Испытывал прочность судьбы,
                              жил любимчиком Господа Бога,
Бросался друзьями, любимыми — и преуспел.
В душе, как в квартире запущенной — пусто, убого,
Разбитые стекла, со стенки осыпанный мел.
Но странно — чем глубже душа погружается в бездну,
Чем голос слабее и в теле острее печаль,
Тем чище один-одинешенек, ближе к законному месту,
Тем меньше ему своего одиночества жаль.
Подвинув диваны, шкафы, и содрав все обои,
Себя распилив, и разрушив, и выбросив вон,
Из прежней надежды он заново завтра построит
Простое жилище и выкрасит дверь на балкон.
Уже притаились в углу инструменты и лаки,
Рулоны обоев торжественно пахнут весной.
Один-одинешенек слушает тайные знаки,
Сгорая от зависти к кисточке волосяной.

1978

«Ах, как много дураков!..»

Ах, как много дураков!
Больше, чем растений,
Насекомых, облаков
И других явлений.
Пробираясь сквозь толпу,
Глянешь осторожно:
Не написано на лбу,
Но прочесть возможно.

1976

«Ну что еще сказать? Что снова жизнь прекрасна?..»

Ну что еще сказать? Что снова жизнь прекрасна?
Что ветер над Невой все так же свеж и крут?
Что думать можно всяк, но говорить опасно
И спрятаться нельзя на несколько минут.
Казалось бы, родней не выдумать пространства.
Тянись к нему душой и воздухом дыши.
Истории пиши, где миг и постоянство
Сливаются в одно — и оба хороши.
Но родина стоит на глинах и суглинках,
Лежит тяжелый пласт, неслышим и незрим.
Оглянешься вокруг — и грусть, как на поминках.
Кому я говорю? Кому мы говорим?
Ну что еще сказать? Что жизнь прожить достойно
Случается не всем? Что истина внутри?
Но если не молчишь, то говори спокойно,
И если говоришь, то тихо говори…

1975

«Я хотел с этой жизнью спокойно ужиться…»