Пнин

Пнин надел новый коричневый костюм (оплаченный лекцией в Кремоне) и после торопливого завтрака в "Яйцо и Мы" пошел через кое-где оснеженный парк к вайнделлской автобусной станции -- и появился там на час раньше срока. Он не стал гадать, по какой причине Лиза ощутила вдруг настоятельную потребность увидеться с ним на обратном пути из частной школы Св. Варфоломея близ Бостона, куда следующей осенью поступал ее сын: все, что ему было ведомо, -- это паводок счастья, пенящийся и растущий за невидимой перемычкой, которую могло теперь прорвать в любую минуту. Он встретил пять автобусов и в каждом ясно видел Лизу, махавшую ему за окном, пока она и прочие пассажиры гуськом продвигались к выходу, но автобусы пустели один за другим, а Лиза не появлялась. Внезапно он услыхал за собой ее звучный голос ("Тимофей, здравствуй!") и, круто повернувшись, увидел ее выходящей из того единственного "Грейхаунда", касательно которого он решил, что в нем ее быть не может. Какие перемены смог различить в ней наш друг? Господи, какие там перемены! Это была она. Она всегда, во всякий холод, казалась разгоряченной и жизнерадостной, и сейчас, пока она сжимала его голову, ее котиковая шубка распахнулась над сборчатой блузкой, и Пнин вдыхал грейпфрутовый аромат ее шеи, и все бормотал: "Ну, ну, вот и хорошо, ну вот!" -- простой словесный реквизит души, -- и она воскликнула: "Ба, да у него замечательные новые зубы!". Он подсадил ее в таксомотор, ее яркий прозрачный шарф зацепился за что-то, и Пнин подскользнулся на тротуаре, и таксист сказал: "Осторожней" и взял у него чемодан, и все это уже происходило прежде и точно в том же порядке.

Это школа в английских традициях, -- рассказывала Лиза, пока они ехали по Парк-стрит. Нет, есть она не хочет, плотно позавтракала в Олбани. Очень изысканная школа -- "very fancy", сказала она по-английски, -- мальчики играют в подобие тенниса -- руками бьют мячик от стенки к стенке, -- с ним в классе будет учиться ?-- (и она с поддельной непринужденностью произнесла известное на всю Америку имя, которое ничего не сказало Пнину, поскольку не принадлежало ни поэту, ни президенту). "Кстати, ? прервал ее Пнин, пригибаясь и указывая, -- отсюда как раз виден уголок кампуса." И все это ("Вижу, вижу, кампус как кампус"), все это, включая стипендию, благодаря влиянию доктора Мэйвуда. ("Ты знаешь, Тимофей, ты бы как-нибудь написал ему несколько слов, просто из вежливости.") Тамошний ректор, он священник, показывал ей награды, завоеванные Бернардом, когда тот учился в школе. Эрик, разумеется, хотел отправить Виктора в бесплатную школу, но она взяла верх. А жена его преподобия Хоппера -- племянница английского графа.

-- Ну вот. Это мой palazzo1, -- игриво промолвил Пнин, которому никак не удавалось сосредоточиться на ее быстрой речи.

Они вошли, -- и он почувствовал вдруг, что этот день, которого он ждал с такой жгучей и страстной жаждой, кончается слишком быстро, -- уходит, уходит и через несколько минут уйдет совсем. Может быть, -- думал он, -если она скажет, не откладывая, чего она от него хочет, день сумеет помедлить и станет по-настоящему радостным.

-- Какой жуткий дом, -- сказала она, садясь в кресло у телефона и снимая ботики -- такими знакомыми движеньями! -- Ты посмотри на эту акварель с минаретами. Они, должно быть, ужасные люди.

-- Нет, -- сказал Пнин, -- они мои друзья.

-- Мой дорогой Тимофей, -- говорила она, поднимаясь с Пниным наверх, -в свое время у тебя были совершенно ужасные друзья.

-- А вот моя комната, -- сказал Пнин.

-- Я, пожалуй, прилягу на твою целомудренную постель, Тимофей. И через несколько минут я прочитаю тебе одно стихотворение. Опять наплывает моя адская мигрень. Целый день так хорошо себя чувствовала.

-- У меня есть аспирин.

-- Uhn-uhn, -- сказала она, и это заемное отрицание до странного не вязалось с родной ей речью.

Он отвернулся, когда она принялась стаскивать туфли, звук их падения на пол напомнил ему стародавние дни.

Она лежала навзничь -- черная юбка, белая блузка, каштановые волосы, -розовой ладонью прикрывая глаза.

-- Ну, а как твои дела? -- спросил Пнин (пусть она скажет, что ей от меня нужно, скорее!), садясь в белую качалку у радиатора.

-- У нас очень интересная работа, -- сказала она, по-прежнему заслоняя глаза, -- но я должна сказать тебе, что больше не люблю Эрика. Наши отношения распались. К тому же, Эрик равнодушен к ребенку. Говорит, что он отец земной, а ты, Тимофей, отец водоплавающий.

Пнин рассмеялся: он раскачивался, хохоча, и отроческая качалка явственно затрещала под ним. Глаза его были, как звезды, и совершенно мокрые.

С минуту она удивленно глядела на него из-под полной руки -- потом продолжила:

-- У Эрика по отношению к Виктору ригидный эмоциональный блок. Я уж и не знаю, сколько раз мальчик должен был убивать его в своих снах. И кроме того, в случае Эрика, -- я это давно заметила, -- вербализация только запутывает проблемы, вместо того, чтобы их прояснять. Он очень трудный человек. Какое у тебя жалование, Тимофей?

Он ответил.