ПО 2 (СИ)

– Живи – просто сказал Андрей и кивнул на аккуратно застеленную кровать, что некогда принадлежала Ахаву Гарпунеру – А как в себя придешь удивлю тебя одним рассказом. Таким интересным рассказом, что обязательно зажжет в тебе искру жгучего любопытства, как красиво описано это чувство в читаемой мной сейчас книге.

– А может сейчас? – оживился я, глотая никотиновый дым – Я бы послушал!

Андрей остался непреклонным:

– Сначала отоспись. Знаю тебя – не отдохнув, бросишься в путь. Так и загубить себя можно.

– Настолько значит интересный рассказ – хмыкнул я, поднимаясь и стаскивая с себя свитер – Ладно… Готовить что будем?

– Я принесенную тобой вырезку пожарил как раз. Как знал, что придешь.

– Я еще писем принес.

– Вот это дело! – Апостол хлопнул себя ладонью по колено – Жаль бумага кончается.

– И бумагу принес – улыбнулся я – Все как заказано. Сейчас достану все.

– Давай. А затем перекуси – и спать часов на десять. Как выспишься – так и будет тебе мой рассказ.

На том и порешили.

Я еще помню, как механически жевал жареную медвежатину. А вот как очутился в постели уже не ведаю. Просто ощутил под щекой подушку и тут же отрубился. Последнее что услышал – звук зажигалки Апостола, шелест разворачиваемого письма и его подрагивающий от нетерпения голос:

– Ну посмотрим, чего нам Клавдия Степановна написала, посмотрим…

Глава 10

Поднявшись на вершину невысокого длинного холма, я улегся в снег, накрылся снятой и молниеносно развернутой белой шкурой, повернувшись на бок нагреб на себя лопаткой снега и, чуть поерзав, затих, погрузившись в наблюдение.

Смотрел я на еще один холм — высокий, царящий над местностью как невысокая гора доминирует над холмистой местностью.

«У себя в деревне каждая кочка — Эхверест», как говаривала моя бабушка, намеренно коверкая хорошо известное ей слово. А потом, чуть помолчав, покосившись в сторону деревенской южной окраины, добавляла задумчиво: «Однако бывает вроде яма затхлая – а на самом деле гора блистающая». Так бабушка выражала свое уважение к одной особо ей привечаемой и даже зазываемой в дом старушке выглядящей в своих одежках настолько истинно деревенской, что сразу становилось ясно, что эта посконность нарочитая. Примерно тогда я и услышал эти смешные непонятные слова впервые — «посконь», «посконное», что в нынешние времена чуть ли не синонимы таких слов как «домотканое», «простое», «дешевое». Хотя в нынешние времена таких слов и не помнят…

«Блистающая гора», она же Марья Павловна, сухонькая старушка невероятных древних лет, но переполненная сумасшедшей энергией, порой бродящая по лесу сутки напролет и притаскивающая на своем горбу под три десятка кило грибов, бабушкой моей очень уважалась. Только бабушка — и я — и знали секрет Марьи Павловны, что была коренной москвичкой, род вела из аристократии, а потом интеллигенции, все последние предки сплошь профессора маститые. И у ней самой дипломов красных тьма. И преподавала она в элитных высших заведениях канувшего в лету СССР. В деревню она ушла сама. Но сначала попала в немилость у каких-то партийных верхов, была отправлена преподавать в окраинную жаркую республику, где стремительно строился промышленный городок. Пробыв в песках пару лет, тяжело заболев, намучившись с теми, кому на получение новых знаний было плевать, Марья Павловна в ответ тоже плюнула на все, покинула занимаемую должность, партию и все остальное, вернулась в Россию и здесь забилась в глухой деревенский угол, где быстро поправилась, ожила и поняла – а к черту это все. Ей здесь куда отрадней и спокойней. И прожить легко – для начала устроилась библиотекарем в областном центре, где при устройстве на работу положила на стол такие документы, что у всего тамошнего начальства шары на лбы полезли и в зобу сперло. Получила кривенький домишко в постоянное пользование, решительно отказалась от преподавания в местной школе, но с удовольствием проводила частные занятия для тех ребятишек, что пришлись ей по душе. Так «блистающая гора» замаскированная под «яму затхлую» и прожила остаток жизни в деревне, умерев за три года до моей бабушки. Они лежат на одном и том же кладбище. Коренная москвичка строго наказала хоронить ее именно здесь — на огромном полузаброшенном деревенском кладбище рядом с краснокирпичными церковными руинами. Церковь, к слову, восстановили позднее.