По багровой тропе в Эльдорадо. Повесть

Прислонившись спиной к дереву в ленивой позе отдыхающего человека, в двух шагах от нас стоял долговязый Гарсия де Сория. Опять Гарсия! Он смотрел в сторону леса, и глаза его были равнодушны и пусты. Казалось, тощего Гарсию нисколько не заинтересовала сцена, свидетелем которой он стал. Увидев две пары глаз, с ненавистью обращенных на него, Скелет протяжно зевнул, потянулся и, волоча ноги, неторопливо побрел к своей хижине.

Похоже, он так и не понял потаенного значения нашего прощального объятия. С этой мыслью я ложился спать, когда заплаканная Апуати, наконец, пошла домой, чтобы никогда больше не вернуться ко мне. Долгое время не мог я уснуть - все думал и думал о несправедливости жизни, такой жестокой к любящим сердцам, о подлости, которой еще много в мире, о людях, не желающих видеть разницу между добром и злом… Я и не заметил, как уснул - уснул крепко, без сновидений, будто провалился в черную яму…

Сон мой был недолог. Однако когда я открыл глаза, в хижине не было ни Хуана, ни Эрнандеса, ни остальных солдат, которые подселились к нам с приходом войска Писарро. Я вышел из хижины и, несмотря на темноту, сразу же увидел, что к деревенской площади, где в хижине вождя жил с офицерами Писарро, стекаются группами и поодиночке о чем-то оживленно толкующие солдаты. У многих из них в руках были зажженные факелы.

- В чем дело? - остановил я вопросом одного из них.

Солдат засмеялся и наморщил нос:

- Говорят, индейцев поймали. Убежать, что ли, собрались. Я и сам толком не знаю…

Я похолодел от ужаса. Апуати!.. Если и она… Дева Мария, неужели ты допустила, чтобы случилось такое?!

Подбегая к площади, я издалека заметил небольшую кучку индейцев. Их руки и ноги были спутаны веревками, на шеи набиты колодки. Спины окруживших площадь солдат мешали мне рассмотреть главное: там ли Апуати? Я бесцеремонно растолкал огрызающихся солдат, протиснулся в первый ряд. Ноги мои подкосились.

Перед Гонсало Писарро стояла связанная Апуати. Колеблющееся пламя факелов бросало на ее лицо изменчивые блики. Рядом с нею я увидел тощего Гарсию: самодовольно улыбаясь, он подобострастно говорил что-то надменному Гонсало. Вот он оскалился во весь рот и игриво хлопнул девушку по спине. Апуати пошатнулась.

Багровая пелена окутала мои глаза. Я выхватил меч и с хриплым криком «негодяй!» метнулся к Гарсии…

Но я не успел сделать и двух шагов: чьи-то руки опоясали меня и снова втащили в толпу.

- П-пусти…

Я задыхался от ярости, но не в силах был и пальцем шевельнуть в могучих объятиях. Внезапно я почувствовал, как страшная слабость овладевает мной. Меч выпал из моей руки, голова закружилась. Сознание оставило меня…

…Открыв глаза, я увидел склонившееся надо мной скуластое, некрасивое лицо Диего Мехии. Его озабоченный взгляд просветлел, когда он убедился, что я прихожу в себя.

- Юноша, юноша… - сказал он очень серьезно и укоризненно покачал головой. - Что толку размахивать мечом, горячиться, за правду кидаться в котел? Когда-нибудь и ты поймешь, что меч далеко не самое сильное оружие человека… Не сразу постигает эту истину испанец. Не сразу…

- Что… с Апуати? - с трудом прошептал я.

- Молчи!.. Не время сейчас говорить о ней.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ НА ГРАНИ КАТАСТРОФЫ

Богу богово, кесарю кесарево… Святая истина, которую нам втолковывают с детских лет. Король и сапожник, гранд и крестьянин, конкистадор и индеец - одному на роду написано всегда повелевать, другому - всю жизнь покорно подчиняться. Один швыряет на свою прихоть тысячу песо - другой доволен, заработав десять мараведи 17. Так уж распорядился господь: всяк человек несет свой крест, не смея роптать на предначертанную ему свыше судьбу.

И все же, как ни глубока моя вера в святое Евангелие, не могу я сердцем мириться с таким положением вещей. Мне кажется, что многое в нашей жизни могло бы быть иначе. Например, от своего отца я знаю, что при дворе благословенного императора - короля Карла V наибольшим почетом и уважением пользуются не доблестные, но обедневшие рыцари, кровь проливающие во славу испанской короны, а хитрые льстецы, у которых одна забота - поживиться за счет казны. Разве справедливо, что благородные, искренне преданные короне идальго вынуждены томиться в безвестности, глотая пыль кривых улочек Трухильо, Бадахоса или моего родного города Медина-дель-Кампо, в то время как изнеженные знатные бездельники по-прежнему считаются цветом испанского рыцарства? Слава богу, после открытия Индий Кристобалем Колоном наше провинциальное дворянство доказало, на что оно способно: имена Кортеса и Франсиско Писарро затмили своей славой самые пышные титулы придворных лизоблюдов. Они стали великими полководцами и могущественными людьми, эти бедные идальго из сонной Эстремадуры 18, они добились своего не путем интриг и связей, а благодаря мужеству, уму, отваге. Но, увы, далеко не всегда достоинства таких людей оцениваются как должно. Гораздо чаще верх берут знакомства, высокое покровительство, родственные связи.