По чердакам и подвалам

— Я-съ… Потомокъ тхъ Бездоновыхъ, которые участвовали при покореніи Казани.

— Вы подавали прошеніе…

— Дйствительно, вслдствіе воли неумолимаго рока, принужденъ былъ припадать къ стопамъ. Съ кмъ имю удовольствіе говорить?

— Членъ благотворительнаго общества.

— Ayez la bont'e de vous asseoir. Вотъ хоть тутъ на ящикъ. Мебели-то у насъ нтъ. Андревна! Дайте мн скамейку, — обратился онъ къ хозяйк. — Пригласилъ-бы васъ, господинъ, къ себ въ каморку, но тамъ у меня теперь безпорядокъ и, кром того, товарищъ спитъ на полу.

Поститель вынулъ карандашъ и досталъ изъ портфеля прошеніе, приготовясь на немъ отмчать объясненія просителя.

— Вы нмъ занимаетесь?

— Служилъ когда-то въ кавалеріи, но по вол капризной судьбы…

— Это прежде. А теперь?

— Теперь опредленныхъ занятій не имю, но, почувствовавъ склонность къ емид, время отъ времени защищаю дла у мировыхъ судей. Заработка только ничтожная, а потому терплю скудость. Пишу прошенія для желающихъ. Вы на мой носъ пожалуйста такъ не смотрите, — перемнилъ тонъ усатый человкъ. — Это онъ красенъ оттого, что я его зимой отморозилъ. Съ него поминутно кожа лупится — вотъ онъ и красенъ. Несчастіе, случай — и ничего больше. Скажите, могу я на помощь разсчитывать? Мн хоть-бы на дорогу. Только-бы до Калязинскаго узда, до имнія сестры добраться. Тамъ у меня сестра замужняя живетъ.

Потитель покачалъ головой и отвчалъ:

— Сомнваюсь, чтобы вы могли на какую-нибудь помощь разсчитывать.

— Отчего-же? Я нагъ, гладенъ, убогъ, ноги пухнутъ.

— Слишкомъ много безпомощныхъ бдныхъ, а вы въ сил работать.

— Я и работаю, что приходится по моимъ силамъ и способностямъ, но не могу-же я идти и наняться разбирать барки, таскать бревна. Мн только-бы на дорогу къ сестр.

— Вообще помощь, которую вамъ могли-бы дать, даже и не хватила-бы на дорогу, но…

— Неужели? Стало быть рубля два, три?

— Не больше.

— Даже и привиллегированнымъ классамъ?

— Тутъ на классы не длится. Принимается въ соображеніе большая или меньшая безпомощность.

— Не зналъ я этого. Впрочемъ, и прошеніе-то отъ себя я подалъ такъ, кстати съ другими. Писалъ для другихъ прошенія — написалъ и для себя.

Членъ общества сдлалъ помтку на прошеніи усача, положилъ его обратно въ портфель и вынулъ два другихъ прошенія.

— Изъ этой-же квартиры поданы еще два прошенія, — сказалъ онъ. — Вдовы солдата Акулины Агафоновой и крестьянки Василисы Перетягиной.

— Совершенно справедливо, — поддакнулъ усачъ. Оба эти прошенія моихъ рукъ дло.

— Гд-же эти женщины?

— Андревна, гд эти египетскія муміи? — спросилъ усачъ хозяйку.

Та, не понимая, посмотрла на него широкооткрытыми глазами.

— Господину старухи нужны. Гд старухи-то у тебя.

— Ахъ, старухи-то? Такъ ты-бы и говорилъ толкомъ, — отвчала баба. — Старухи въ церковь побираться пошли.

— Стало быть нищія? — задалъ вопросъ членъ общества.

— Христовымъ именемъ, батюшка, побираются.

— Бездтныя?

— Ни-ни… Никогошеньки у нихъ нтъ. Древнія старушки. Ино по купечеству ходятъ, ино по церквамъ побираются. Купцы-то теперь по дачамъ поразъхались, такъ куда какъ трудно старушкамъ. По улицамъ просить — городовые ловятъ.

Поститель сдлалъ помтки на прошеніяхъ и спросилъ:

— Изъ этой квартиры есть еще четвертое прошеніе. Прошеніе отставного канцелярскаго служителя Захара Пустявкина.

— Есть, есть такой у насъ. Вотъ онъ тутъ около печки живетъ. Вотъ его сундукъ, вотъ и клтка его съ птицами. Птичникъ онъ.

— Гд-же онъ? Позовите его.

— А синицъ на Смоленское поле ушелъ ловить.

— Старикъ?

— Древній. Руки трясутся.

— Весь ходуномъ ходитъ, — прибавилъ усачъ. — Ужъ на что вамъ: даже самъ себ прошеніе не могъ написать. Я ему за сороковку написалъ. Бывшій чиновникъ и не могъ прошенія написать.

— Бездтный? Есть родственники?

— Никого, батюшка, совсмъ сирый. Какъ перстъ, одинъ, — отвчала хозяйка.

Поститель собралъ бумаги и сталъ уходить.

— Стало быть ничего не получу въ помощь, — сказалъ ему вслдъ усачъ, прищелкнулъ языкомъ и прибавилъ:- Не вкусно! А я воображалъ!

III

Дале члену общества пришлось спуститься опять въ подвалъ и ощупью пробираться по какому-то совершенно темному и сырому корридору. Впереди его бжалъ босоногій бжалъ мальчишка въ рваныхъ штанишкахъ объ одной подтяжк. Онъ былъ въ качеств проводника, велъ члена общества со двора и говорилъ:

— Здсь наша мамка, вотъ здсь…

— Ступенекъ нтъ? спрашивалъ членъ общества, боясь споткнуться.

— Нтъ, здсь ступенекъ нтъ. Здсь только кошки сидятъ. Много кошекъ.

И дйствительно около ногъ что-то шмыгнуло.

— Разв здсь фонаря не зажигаютъ?

— Нтъ, не зажигаютъ. Идите сюда. Вотъ наша дверь.

Дверь распахнулась и мелькнулъ слабый свтъ. Членъ общества вошелъ въ подвальную комнату съ сырыми сводами. Она освщалась маленькимъ окошкомъ и ночникомъ, висвшимъ около русской печки. Хоть окно было и отворено, но пахло затхалью, онучами, прлью, дымомъ.

— Мамка! Иди сюда… Баринъ тебя спрашиваетъ.

Изъ-за печки вышла тощая, морщинистая женщина пожилыхъ лтъ, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, изо рта котораго торчала соска.

— Вы вдова солдата Дарья Набрюшкина?