По чуть-чуть…

20 октября 1993 года я занимался этим в полном отчаянии, стоя в углу совершенно пустого аэропорта Одессы. Вчера мы вернулись с группой «Поля чудес» из круиза по Средиземному морю, сегодня в 8 утра мы приехали в аэропорт, потому что в 10.40 у нас был рейс на Москву, а кроме регистрации, нужно было еще оформлять багаж. Полчаса назад мне сообщили в «международном секторе», где знакомые девчонки всегда оформляли нас без очереди, что в Москве «переворот» и что аэропорт не работает. То есть сам аэровокзал открыт, но все рейсы отложены на неопределенный срок, может, на час, может, на сутки, может, на неделю, а может, и больше, потому что кругом перестройка, то есть бардак полный. Что никакого «международного сектора» теперь нет, кстати, и топлива тоже. И когда его подвезут неизвестно. И что лучше нам добираться до Москвы на поезде, но один уже ушел, второй не «скорый» пойдет окружным путём вечером и прибудет дня через два-три, но билетов на него нет, а про остальные поезда неясно, потому что меняется расписание.

Час назад я отвел группу в лётную гостиницу, метрах в трёхстах от аэропорта, расселил в одном номере, велел ждать, вернулся обратно и теперь стоял и бился головой об стену, понимая, что выхода нет никакого! Со стороны я напоминал правоверного хасида у стены плача.

– Господи! – раскачиваясь, заунывно повторял я, как заклинание. – Спаси, Господи! Вывези меня отсюда! Сделай что-нибудь, Господи, ты же можешь!

Обращаться к кому-то другому, кроме Всевышнего, было бы глупо – кругом вообще никого не было. То есть совсем никого. Я был один в огромном пустынном здании аэровокзала. Были закрыты кассы, киоски, стойки для регистрации пассажиров, вообще всё. Стояла жуткая тишина, посреди которой были слышны только гулкие удары моей головы об стенку и еще чириканье какой-то птички, которая сидела на карнизе. Вероятно, ей тоже не дали разрешения на вылет и, от обиды, она регулярно гадила на штору.

Тум... тум... тум... тум... – вдруг из неоткуда раздались за моей спиной гулкие тяжелые шаги. Я вздрогнул и повернулся.

Это было похоже на мираж, на сновидение, на явление Христа народу. Прямо на меня из глубины зала шагал здоровенный бородатый мужик. Я бы действительно принял его за посланника небес, если бы не рубашка от «Версачи» и классные джинсы, застёгнутые где-то у него под животом. По лицу, по фигуре, по проходке – это был типичный Бабелевский персонаж. Такой Эфроим Грач, только в молодости. Такой биндюжник с Молдованки. Он был больше, чем месье Тартаковский, то есть больше, чем «полтора жида в заводе», он был «три»! Одна рука его была в гипсе и висела на широком шёлковом платке, перекинутом через могучую шею. При этом от него просто веяло чисто одесским обаянием, оптимизмом и водкой.

– Ты? – весело спросил он, не здороваясь.

– Я.

– Пойдем!

И я пошёл за ним, как сомнамбула, полагая, что моя молитва в каком–то виде, но всё же услышана.

Он толкнул плечом какую-то дверь и мы вошли.

За столом сидели еще два таких же здоровенных мужика и пили. Судя по лицам, уже давно.

– О, ты смотри! – сказал один радостно.

– Или мене снится или шо! – сказал другой.

Тот, который меня сюда привёл, ничего не сказал. Он молча подошёл к столу, здоровой рукой взял бутылку, налил полный стакан и протянул мне.

– По чуть-чуть! – сказал он, улыбаясь.

– Да я, как-то не очень... – промямлил я, считая, что в девять утра стакан водки на завтрак многовато.

– Пей!

По их лицам я понял, что лучше выпить. И я выпил, мало понимая, что происходит. Мне сунули в рот дольку апельсина. Я съел.

– Он, что б мене лопнуть, точно он! – развеселился один.

– Теперь верю! – по-Станиславский ответил другой.

– И шо надо? – спросил этот, с загипсованной рукой.

Я рассказал, ни на что не рассчитывая. Водка уже тюкнула мне в голову, напряжение спало и где-то в глубине души мне, всё-таки казалось, что там наверху мою молитву учли.

Минут через пять я заткнулся. А что, собственно, было рассказывать? Ну, приехали, ну, рейс отменили, ну, хочу домой, ну, и всё.

Мне налили ещё. Я опять выпил, съел дольку, закурил и стал смотреть в окно на пустынную площадь перед аэропортом, и на гостиницу, где ждала меня группа. За спиной, видимо, шло совещание.

– И шо?

– Не...

– Шо не?

– А шо да?

– Ша! Може, который на Израиловку?

– О!

– А шо будет?

– шо такое?

– Так ничего другого...

– Да скоко там?

– Я знаю?

– Так ему скока надо?

– Не хватит...

– Не!

– Шо не?

– А шо да?

Это продолжалось минут пятнадцать. Наконец, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.

– Значит так! – сказал загипсованный. – Вы будете смеяться, но керосина нет и не будет. Цистерны застряли где-то под Одессой. Или их уже продали, я знаю? Деньги есть?

– А сколько надо?

– А сколько есть?

– Ну, я не знаю, долларов пятьсот... шестьсот...

– Значит, нету. – Он обернулся к остальным. Те подумали и кивнули. – Хрен с вами, Аркадич, мы вам дадим тонну, за просто так. Вы хороший мужик. Тащите деньги.