По чуть-чуть…

Потом я стал вспоминать, что говорил отец о том, о своем первом бое, и первой рукопашной.Когда от полного недоумения, через страх в клокочущую ярость и потом вдруг в восторженное спокойствие. И повинуясь только высокой музыке боя, даже неумелый боец, впервые попавший в этот ад кромешный, вдруг начинает видеть не только, что творится у него под носом, а всё впереди и дальше. И периферийным зрением, что справа и слева от него, и стреляет куда надо, и перемещается, если надо, и держится и час, и два, и сутки, и трое. Потом, правда, ничего не помнит. И если спросят, ну как ты там, пожмёт плечами, дескать, сам не знаю.

От всего этого в горле пересохло окончательно. Воду из фляжки я давно выпил.

Поэтому, отодвинув винтовку в сторону, я вывалился из траншеи, прополз шагов пять и стал есть белый, белый и какой то сладкий снег.

Потом заполз обратно в траншею. Зачем ползал, тоже не объяснимо. Мог пройти спокойно, нет, пополз...

Короче, залез обратно, взял СВД и стал водить прицелом туда-сюда.

И всё повторилось.

Десять минут из каждого часа я пребывал в благости и бравуре, потом остальные пятьдесят в мурашках и сомнениях.

Сколько прошло времени, не знаю.

Я уже дважды побывал трижды Героем и десять раз расстрелянным за предательство.

Я переволновался, измучился абсолютно и, наконец, вдруг успокоился и совершенно холодно и ясно возненавидел всё это, что заставляет этих мальчиков за моей спиной бродить с миноискателями и готовить траншею для спецназа, а меня лежать тут с винтовкой, вместо того, чтобы писать стихи или любить женщину.

Очень спокойно, я снял винтовку с предохранителя, прицелился и метров со стапятидесяти разнес какой-то бугорок вдребезги.

– Это вы зачем, Леонид Аркадьевич! Приказа открыть огонь не было!

Я повернулся.

Возле меня стоял лейтенант.

Мы стояли и смотрели друг на друга.

Потом он достал пачку сигарет. Одну протянул мне, другую засунул себе в рот.

Закурили.

Ни слова не говоря, он взял винтовку, надел колпачки на прицел и забрал с бруствера обоймы с патронами.

Я так же молча распихал автоматные рожки и гранаты по карманам «разгрузки».

Он протянул мне мой «Кедр».

Я взял.

Он повернулся и пошёл назад по траншее.

Я потащился за ним.

Всё было то же, что и два часа назад.

И что-то было не так. Что-то изменилось. То ли во мне, то ли в этом лейтенанте, то ли вообще вокруг...

Полковник, по-прежнему, сидел на склоне с автоматом на коленях.

Мы подошли и остановились шагах в десяти от него.

Он сидел, а мы стояли по пояс в траншее.

Он смотрел на нас, а мы на него.

И клянусь Богом, я видел, как у него в глазах прыгают весёлые искорки.

Я догадывался, конечно, что всё это дурь, что никто ничего серьёзного мне не доверит. И что послали они меня так, чтобы не путался под ногами. А кроме того, поглядеть, как я буду держаться, и, главное, что потом буду трепать про то, что видел. Я это понял. Но никакого желания послать их всех мне не хотелось абсолютно. Не почему-нибудь, не хотелось и всё. Просто сил не было.

– Товарищ полковник! – крикнули сверху. – Готовность двадцать минут!

– Собирай ребятишек, лейтенант. – Сказал полковник. – Вы, Леонид Аркадьевич, тоже собирайтесь. Через двадцать минут, нас заберут.

Когда они починили рацию, кто отменил команду «ковёр» и дал приказ снять нас отсюда, не знаю.

Минут через десять вся группа сидела рядом с нами. Откуда-то возникли те, что ушли первыми по склону. Как тогда, так и сейчас – вот их не было, и вот они тут. Прямо как эти «двое из ларца»...

Еще через пять минут послышался характерный гул, и из ущелья вынырнула пара МИ-8.

На этот раз первый борт сел «с прямой», но второй, как и раньше стал крутить виражи над ним.

Мы залезли внутрь, и обе машины сразу взмыли вверх.

Обратно летели, как и сюда, молча. Я молчал, и ко мне никто не лез.

Минут через пятьдесят пришли на точку.

Восьмерки сели один за другим.

Две минуты ждали, пока охладятся двигатели.

Потом открыли дверь и мы вылезли. Построились. Я тоже встал в строй, хотя совершенно не обязательно было это делать.

Шагах в тридцати от площадки на рюкзаках и ящиках сидели и ждали те, кто должен был улететь с нами во Владикавказ.

Подошел прапорщик, что-то передал полковнику.

– Позволите, Леонид Аркадьевич? – спросил полковник, поднимая фотоаппарат.

Я кивнул. Мы сфоткались со взводом. Потом с экипажами.

Потом лейтенант повёл бойцов. А мы с полковником зашагали следом вниз к плацу.

Мне надо было налево в командирский домик к Ивану, а ему, видимо, направо, к себе.

Но прежде чем расстаться, он вдруг остановился, похлопал меня по плечу и сказал:

– Ничего, ничего, Аркадич, это пройдет... А ты молодец, я думал, будет хуже...

Повернулся и зашагал прочь.

А я пошел к Ивану.

У меня приняли «разгрузку», пересчитали весь боезапас и помогли снять бронежилет.

Я сдал Ивану «зауэр», и мы сели пить чай.

Он ничего не спрашивал, а я ничего и не говорил.

На прощание, он налил мне стакан, я выпил. Мы пожали друг другу руки, обнялись, и я пошёл за сумкой.

Через полчаса мы «ушли» на Владикавказ.

Еще через час мы были в Гюзели.