По чуть-чуть…

То есть весь этот дом был Шмаковых.

Фамилия эта на Москве была известна. Старик Шмаков, основатель династии, к старости домовладелец и миллионщик, начинал свою трудовую биографию в бригаде ассенизаторов. Золотарей, как их тогда величали. Откуда он взялся в стольном граде неизвестно, но было это в середине XIX века. Поначалу, работал он на подхвате, потом стал что-то типа помощника артельщика, а потом был повышен до «нижнего»! То есть работал уже не наверху выгребной ямы, а внизу. Найти там при случае можно было всё, что угодно: и деньги, и броши, и золотые портсигары. Конечно, всё найденное уходило в общей котёл, но большую часть «нижний» брал себе. Потому работа «нижнего» считалась в среде золотарей почётной и выгодной. Шмаков был, судя по всему человек необычайно деловой и оборотистый, поэтому уже к концу века стал не только артельщиком, но и подмял под себя чуть не всё выгребное дело в городе. Он разбогател и построил доходный дом в районе Земляного вала, в абсолюте подтверждая истину, о том, что деньги не пахнут. В одном крыле его дома была гостиница коридорного типа для зажиточных горожан, а две секции занимали отдельные апартаменты.

В момент уплотнения, самого старика Шмакова уже не было в живых, в России остался младший его сын. Старший еще в семнадцатом году эмигрировал куда-то в южную Америку, а младший Шмаков с красавицей женой еще жил в этой самой пятикомнатной квартире, куда и подселили моих предков.

Месяца через два, как они въехали, в квартиру к Шмаковым пришли с обыском. Проверили документы у деда с бабушкой и тут же определили их в понятые. Два матросика прошли в дальние комнаты, другие – солдат с «кожаным» чекистом протопали в кабинет. В прихожей остался ещё один – маленький небритый, в длиннополой шинели, обмотках и папахе. Придерживая у плеча винтовку с примкнутым штыком, он нарочито медленно отсыпал табак из кулька, свернул самокрутку, закурил и шагнул в личный будуар мадам.

Солдатик пинком ноги открыл дверь, шагнул внутрь и окостенел.

В мерцающем свете хрустальных бра, навстречу ему вышла длинноволосая красавица в абсолютно прозрачном пеньюаре.

Солдат поочередно выронил на пол цигарку, затем винтовку со штыком и прилип намертво к полу, выкатив из орбит бешеные глаза.

– Что вам угодно, голубчик? – проворковала красавица томно и повела плечиком.

– Эт... ё... едрит твою... – Слова выпадали из солдатика, как отстрелянные гильзы – Вы, это... чтоб тебя... твою... растудыть... Енто что у вас тута?

И он, багровея и глядя уже в стену, ткнул пальцем в большую инкрустированную шкатулку, стоящую на трюмо.

– Это? Это моя личная переписка... – Мягко улыбаясь, шепнула мадам и подняла пеньюар до горла.

Солдатик спиной выпал из комнаты в коридор. Затем так же спиной – из коридора на лестничную клетку, загремел вниз и исчез, как и не было. Остался только одуряющий запах махорки и «трёхлинейка» с примкнутым штыком.

Они так все и ушли, ничего не обнаружив.

В шкатулке меж тем были все драгоценности семьи Шмаковых тысяч на триста по тем еще деньгам.

Через три дня они удрали за границу.

Ещё через три дня явился прилично одетый господин в дорогом пальто на меху, с меховым же воротником, котелке и богатой тростью в руках.

Бабушка встретила его в дверях.

– Можно я видеть господин Шмакоф? – господин говорил с сильным акцентом.

– Его нет.

– А где есть господин Шмакоф?

– Они уехали.

– Так. А когда можно здесь ждать господин Шмакоф?

– Боюсь теперь уже никогда. Они совсем уехали. Навсегда, а что вы хотели?

– Нихт... – Произнёс господин и упал в обморок.

Позже выяснилось, что перед отъездом, младший Шмаков ухитрился продать, якобы принадлежащий ему, фамильный особняк под представительство какого-то банка и получить деньги.

Собственно господин пришёл за купчей и свидетельством на домовладение.

Это не был фамильный особняк золотаря Шмакова. Это было здание «Московского английского клуба», бывшего дворца Разумовских на Тверской, где позже обосновался Музей революции.

Больше о Шмаковых неизвестно ничего.

Их квартира превратилась в обычную московскую коммуналку. Пять комнат, пятнадцать соседей и одна общая кухня. Мы жили в его кабинете. Мы – это папа, мама, я, мамина сестра с мужем и моей сестрой, а так же бабушка и дедушка. Кабинет был разделён на три части фанерными перегородками, которые дрожали, как осенние листья на ветру, когда дед начинал чихать.