Боль – здесь, у меня, и она говорит тебе: ты падешь. И падешь глубоко. И это будет одинокое падение. Ни капли жалости к тому, кто такой, как ты, – кто отбирает у другого его радость, кто не дает ему радоваться самому себе и кто совершает худшее из всех худших зол: во имя химеры, во имя своей безумной картины мира крадет у ребенка будущее.
Чудовищное недоразумение.
Избавь нас от своего присутствия и оставь нас, живых, в покое.
Скажите: «Беда».
Беда.
«Кто поможет?»
«Кто поможет?»
Не глядите на меня.
Река высохла.
Молочный лоток разобрали.
В кувшине нет вина.
Тяжело становится ходить по земле.
Солнце заледенело.
Оно отказывается светить.
Я вижу, как следом за недоброй луной всходит еще более злая.
Звезды, взгляните наконец на других обитателей земли.
Человек у колодца – бездельник.
Босоногая дама не приподнимает больше подол, когда идет по траве.
Мальчик в красной жилетке плюет на нас.
Девушка с коромыслом перестала быть символом жизни. Плачьте. Кричите. Кричите все в такт. Восстаньте против так называемого творения и пойте, во всю мочь, фальшиво, пойте нашу песнь печали и мести!
Поглотила бездна берег любви.
Я лежу, содрогаясь, а берега нет.
Раскололась пополам ореховая скорлупа, и мозг мой, извиваясь, бьется в бессилии, но никто не поможет мне выбраться оттуда, даже тот, кто знает заветное слово, никто не склонится надо мной, мой отчаянный взгляд не найдет пары глаз, мои губы дрожат от растерянности, и нет того неба, что даровало бы мне глоток воздуха, когда я, захлебываясь в последних волнах, несусь в никуда-никуда-никуда.
«Нет утешения».
«Нет утешения».
Нет общего познания, нет общей ясности. Нет ничего общего, нет ничего целостного, и то, что я думаю, я думаю один, и то, что мне одному приходит в голову, это не истина, а мнение, и нет мирового разума, и так называемая общая цель человечества всего лишь призрак, который с давних пор бродит среди нас, а нынче и вовсе разгулялся.
Та губка, пропитанная уксусом, успела вся высохнуть. Теперь в ней нет ни капли уксуса.
В человеке со спасительным взглядом скрежещут жернова.
И уста умирающего не исторгнут ни единого чада, ни единой спасенной души.
Островерхие башни соборов ощетинились, словно копья во стане врага.
Рана в боку источает зловоние, и рубиновые звезды сверкают в глазах кровожадных медведей.