По дорогам идут машины

Работа состояла в том, что надо было двадцатичетырехметровые секции лифтовых труб, лежащие на настиле у отверстия скважины, одну за другой поднимать с помощью тракторной лебедки крюком, а после того, как секция повиснет, навинчивать нижний ее конец на верхний конец уже опущенных труб и постепенно погружать всю колонну в скважину. Это следовало делать до тех пор, пока общая длина колонны не достигнет 2400 метров. Работа длительная и кропотливая. Как только принялись за нее, стало ясно, что во время шторма ничего не выйдет. Волны шлепались на настил, и брызги взвивались высоко вверх. Разговаривать было почти невозможно. Ключ, тяжелый гаечный ключ, пополз по скользким доскам так, как будто его притягивали магнитом.

— Держи! — закричал Мирза, наступив на него ногой.

Но самым страшным было то, что полутонный крюк, служащий для подъема труб, мотался на тросах из стороны в сторону, как язык колокола, и направить трубу в центр скважины было невозможно.

Крюк качался, трос ударял по доскам «голубятни», труба, повисшая на крюке, билась о стойки вышки и жалобно стонала, а Мирза с ловкостью мальчика, играющего в пятнашки, увертывался от нее.

— Надо кончать, мастер, — прокричал Мусаев. — Стукнет по голове — и крышка.

— Да, надо кончать, — согласился Мирза и дал знак трактористу опустить трубу на настил.

В это время от голубятни оторвалась доска и, цепляясь за перекладины вышки, плюхнулась в море.

— Идите в будку! — закричал Мирза. — Все в будку!

В маленькой дощатой будке было тепло и уютно. В углу висел телефон, и стены вокруг него были исписаны номерами. Мусаев и Мордик сели на скамейку, а Мирза и тракторист устроились на полу у них в ногах. У всех были мокрые, серые от холода лица.

— Надо хоть петлю на двери поправить, — сказал Мордик, который ни минуты не мог сидеть без работы.

— Подожди, дай подышать, — остановил его Мусаев. — Тебе бы все время руками шевелить.

— Когда сидишь сложа руки, сильнее есть охота, — ответил Мордик.

— И пить охота, — добавил тракторист.

— Мордик, есть хочешь? — спросил Мирза. — Давно бы сказал. Со мной не пропадешь. Сейчас я тебе дам хлеба.

Мирза полез в карман плаща и вынул оттуда влажное месиво из хлеба, табака и обертки папирос «Беломор». Лицо его сделалось таким растерянным, что Мордик захохотал, откинувшись к стенке.

— Вон как стучит, — прислушиваясь к грохоту ударяющих о доски голубятни тросов, проговорил Мусаев. — Надо бы блок до самого верха подбасить.

— Пробовал басить, не идет, — ответил тракторист, — там дыру досками закидало.

— Тогда расчалить надо, — продолжал Мордик.

— Ты всегда работу найдешь, — Мирза улыбнулся.

— Ясно, надо расчалить. А то голубятню свалит.

В будке воцарилось молчание.

— Погоди-ка, мастер, — сказал вдруг Мусаев. — А если под голубятней одну или две струны троса подтянуть веревкой с наветренной стороны, так, наверное, крюк болтаться не будет. Может быть, и трубы поднимать сможем? А?

— Правильно, — подтвердил Мордик.

— Как же ты подтянешь? — спросил Мирза. — Туда же лезть надо.

— Конечно, надо. Я полезу и еще кто-нибудь — чтобы меня держать.

— Нет, этого делать нельзя.

— Почему нельзя?

Мирза хитро прищурился.

— Потому что ты забыл, что есть люди, которые за тебя отвечают.

— Ничего, мастер. Такие ли дела мы делали с тобой в сорок пятом году!

Все рассмеялись. Мирза протянул Мусаеву руку, и тот хлопнул по ней в знак дружбы и согласия.

— Давайте жребий кидать, кому лезть, — предложил тракторист. — Я полезу, и еще кто?

— Я полезу, я уже сказал, — проговорил Мусаев.

— Ты, тракторист, сиди, — сказал Мирза, — это не твое дело…

— Все хотят лезть, — хмуро перебил Мордик, — тут жребий кидать надо, чтобы решить, кому здесь оставаться номера на стенке читать.

После короткого спора Мирза начальническим тоном назначил на эту рискованную работу Мусаева, инициатора ее, и себя.

Он откинул крючок, и ветер сразу же услужливо распахнул дверь будки.

Привязав к пожарному поясу конец тяжелого каната, Мирза ступил на хрупкую лестницу, которая винтом обвивала буровую вышку. Мусаев, натянув на уши фуражку, шел сзади. Они условились, что Мирза прихватит канатом струну троса и привяжет канат к стойке вышки, а Мусаев привяжется сам и все это время будет держать мастера, чтобы его не сдуло.

Подниматься вверх надо было на двадцатипятиметровую высоту. Мирза переступал по ступеням, хватаясь обеими руками за перила. Ветер отрывал его. Схватываясь за крепления, Мирза чувствовал, что вышка дрожит, как испуганный джайран. «Хорошо, что заведующий этого не видит», — мелькнуло в сознании Мирзы. Наконец он добрался до голубятни и оглянулся вниз. За ним по пятам шел Мусаев без фуражки. Ветер выл так, что переговариваться было невозможно. Пришлось, как глухонемым, объясняться знаками. Мирза лег на настил голубятни, Мусаев навалился на него, и через несколько минут канат надежно оттягивал талевый блок с крюком к центру вышки.