По дорогам прошлого

— Чтобы никто ни гугу! Могила! — погрозил матрос пальцем, свернул листок в несколько перегибов до прежнего крохотного объема и сунул его обратно в спичечный коробок.

Солдаты глядели на черноморца с восхищением.

Это была первая листовка, которую Измайлов держал в руках.

После ему приходилось читать много других, более сильных по содержанию и более важных, но ни одна из них не могла произвести на него такого глубокого впечатления, как та, которую показал ему матрос-черноморец в конце тысяча девятьсот шестнадцатого года.

Мужественные, суровые слова «Марсельезы» запали в душу Измайлова и раз навсегда определили его жизненный путь солдата-революционера.

ДВА ГРЕНАДЕРА

Весной тысяча девятьсот шестнадцатого года под прикрытием Черноморского флота русские высадили десант в Малой Азии, у турецкого города Ризе.

Солдат и офицеров перебросили на берег на плашкоутах — длинных, на вид неуклюжих, но очень удобных для десантных операций баркасах.

Лошадей опускали с кораблей прямо в море. Широкие полосы из плотного брезента проходили под животами лошадей у передних и задних ног и скреплялись над спинами животных тонким тросом с крючком. Получалось нечто вроде лямок, на которых лошади повисали над палубой корабля, как только кран захватывал крючок с тросом и приподнимал груз кверху.

Судовая команда быстро переносила краном лошадей за борт корабля, в воду. Брезентовые лямки под брюхом животных опускались вниз, и лошади, почуяв свободу от стеснявших пут, плыли к берегу. А там уже поджидали их кавалеристы.

Приморский городок удивил русских солдат. Его улицы карабкались по склонам гор чуть ли не до самых вершин. Все дома, как бы они высоко ни находились, тонули в ярко-зеленом кружеве южных деревьев.

Пальмы, чинары, гранаты, грецкий орех, самшит, высокие кипарисы и апельсиновые деревья стояли рядом с магнолиями, низкорослым лавром и миртом. Казалось, что они вырастали прямо из скал. Но это только так казалось.

Измайлов жадно приглядывался ко всему и вскоре узнал, что жители города много лет поднимали на своих плечах и спинах землю в мешках на горы. Здесь уже были подготовлены небольшие, узкие площадки, выдолбленные в скалах.

Если не удавалось соорудить площадку, люди насыпали толстым слоем принесенную снизу землю на гладкие кровли своих домов и удобряли ее. Затем сажали на этих клочках искусственной почвы молодые деревца.

Проходили годы, деревья разрастались и превращались в настоящие висячие сады. В сады, которые как бы висели над домами, карабкающимися по склонам гор.

Сады на малейших уступах скал. Сады на крышах домов, стены которых обвиты сплошным зеленым ковром плюща с пятиугольными листочками. Эти листочки напоминали маленькую руку с пятью пальцами, руку человека, создавшего все эти сады. Таким представился Измайлову турецкий город Ризе.

Пока с моря высаживалась кавалерия, берегом подошла пехота. Она соединилась с кавалеристами и после упорного боя заняла Ризе. Вместе с казачьим полком в город вошел разведчик Владимир Измайлов.

Здесь он пробыл недолго и вскоре вместе с полком попал на левый фланг фронта, где в то время шли тяжелые бои.

Все лето, осень и часть зимы он провел в горах, охраняя то, что на языке военных называлось линией русских войск. В действительности это была не линия, а беспорядочно разбросанная по взгорью сеть небольших окопчиков на три, четыре, а то и еще меньшее количество солдат. Сложенные из каменных глыб, они лепились по уступам гор то по два-три рядом, то один над другим, насколько мог охватить глаз.

В середине ноября в сражении с курдами Измайлов был ранен в ногу. Разведчика доставили в госпиталь, в Трапезунд.

Рана оказалась легкой, заживала быстро. Измайлова собирались уже выписать из госпиталя, но… пришла беда, берегись, солдат. Его свалил брюшной тиф, и разведчик пролежал в госпитале еще чуть ли не месяц.

Проходили дни. Здоровье Измайлова улучшалось, возвращались утраченные силы, на душе становилось веселее. Он окреп, свободно ходил по палате. Останавливаясь то у одной, то у другой койки, Измайлов разговаривал с такими же, как сам, больными и ранеными солдатами, балагурил с ними, играл на гармошке, напевал вполголоса песню о том, как «во малиновом садочке краса-девица жила».

Солдаты просили его спеть что-нибудь погромче, но Измайлов отнекивался: куда, мол, ему. Вот послушать, как поют другие, — это он с удовольствием.

Товарищи заметили, что Измайлов последние дни задерживается дольше обычного возле небольшого зеркальца на стене в палате. После бритья он подолгу разглаживает коротко остриженные под машинку волосы и как бы изучает свое лицо, то приподнимая, то опуская брови, будто актер.

«Готовится к чему, что ли?» — удивлялись наиболее любопытные.

— В актеры метит, — говорил сосед по конке.

— А может, в анархисты-террористы, — посмеялся матрос-черноморец с забинтованной до предплечья правой рукой.

Измайлов заметно для всех начал прихорашиваться, вытащил из тумбочки и прикрепил к больничной рубашке георгиевский крест.