По дорогам сказки

Как же это сделать? О, это совсем не трудно. Надо только, чтобы вас заметили.

А как сделать, чтобы вас заметили? Надо кричать как можно громче.

И вот Тринадцатый побежал на самую большую площадь в городе – это была площадь перед церковью, – взлетел на паперть и принялся кричать что было сил: «Ку-ку-ре-ку! Ку-ку-ре-ку!»

– Ты слышишь? – сказал своей жене церковный сторож. – Чей это петух заливается у нас на паперти?

– Ума не приложу… – сказала сторожиха. – У нас в городе и нет таких горластых петухов.

– Да и во всей Кастилии нет петуха, который бы кричал в такое неурочное время, – прибавил сторож и вышел посмотреть, кому это вздумалось тревожить добрых людей.

Он поймал буяна за хвост, перевернул вниз головой и потащил к себе на кухню.

– Погляди-ка, жена, на это диво! – сказал он. – За всю свою жизнь не видел я такого удивительного петуха!

– Да разве это петух? – сказала сторожиха. – Это просто полпетушонка. А ведь туда же – кричит, как настоящая птица!

– Ну, что его разглядывать! – сказал сторож. – Давай-ка сюда кипятку, жена, да ошпарь его хорошенько, чтобы легче было ощипать. Мы люди бедные, нам на ужин и полпетуха довольно, – особенно если эта половина достается даром.

Сторожиха сняла с очага целый чугунок кипятку.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – заклокотала Вода в чугунке. – Надеюсь, вы узнаете меня, сеньор?

Ах, это была довольно-таки неприятная встреча!

– Помилуйте! Помилуйте, госпожа моя Вода! – закричал Тринадцатый. – Чистая, сладкая, прекрасная Вода!.. Вы лучше всех на свете – я так люблю вас, когда вы не кипятитесь! Сжальтесь надо мной, не обварите меня!

– А ты пожалел меня, когда я была слабее тебя? – ответила Вода, вся бурля от гнева. – Ты даже не захотел ради меня лишний раз нагнуться.

И она выплеснулась на него с такой яростью, что ни одной пушинки не осталось у него на теле.

Тогда сторож посадил беднягу на вертел и поднес к огню.

– Господин мой Огонь! – закричал Тринадцатый. – Отец Света! Брат Солнца! Соперник Брильянта! Сжалься надо мной! Сдержи свою горячность, умерь свое пламя – не жарь меня!

– А ты пожалел меня, когда я был слабее тебя? – ответил Огонь и засверкал от злости. – Ты не захотел подать мне в беде даже соломинку!

И он до того распалился, что одним дуновением превратил Тринадцатого от головы до шпоры в уголь.

– Ах, чертова птица! – сказал сторож, вертя перед глазами черного, как сажа, и твердого, как палка, петуха. – И когда только она успела сгореть так, словно ее поджаривали на адском пламени? Да пропади она пропадом! Не стану же я есть на ужин головешку!

Он схватил Тринадцатого за ногу, размахнулся и выкинул во двор – прямо на кучу навоза.

– Ветер! Милый Ветер! – прошептал Тринадцатый еле слышно. – Пожалей меня – мне так горячо… Подуй на меня! Взмахни надо мной своим крылом!..

– А ты пожалел меня, когда я был слабее тебя? – зашумел Ветер. – Пошевелил ради меня крылом? Ну, да уж ладно… Я, так и быть, подую на тебя, коли ты сам просишь. Да только я ведь теперь не прежний. Крылья у меня отросли. Я так на тебя стану дуть, что ты у меня завертишься!

Ветер дохнул один разок, и Тринадцатый взлетел на верхушку колокольни – прямо на острую спицу. Дохнул другой раз, и петушок завертелся волчком.

Так он и вертится до сих пор. Куда ветер подует, туда и поворачивается однокрылый, одноногий петушок.

Все уже давно позабыли, что когда-то он скакал по земле и звался Тринадцатый. Теперь его просто зовут Ветряным петушком или Флюгером.

– Ничего, – скрипит Флюгер, когда сильный ветер кружит его на спице, – ничего!.. Пусть я прошел сквозь огонь и воду, пусть ветер занес меня под самое небо и вертит, словно на вертеле, а все-таки я добился своего: занял высокое положение в свете!

Зербино-нелюдим. Пересказали Т. Габбе и А. Любарская

1

Жил когда-то в Салерно молодой дровосек по имени Зербино. Не было у него ни денег, ни родни, ни друзей. Даже словом ему не с кем было перемолвиться. А бросать слова на ветер он не любил. Когда же человек ни с кем не разговаривает и никого ни о чем не спрашивает, то ему никто и не отвечает. А так как Зербино, вдобавок ко всему, не имел привычки совать нос в чужие дела, то соседи считали его дураком.

Они прозвали его Зербино-нелюдим, и прозвище это подходило к нему как нельзя лучше.

Рано утром, когда все в городе еще спали, Зербино с топором на плече отправлялся в горы и весь долгий день бродил один по лесу.

А вечером, когда солнце уже садилось, он возвращался домой с вязанкой хвороста, чтобы продать ее и купить себе что-нибудь на ужин.

У фонтана, мимо которого проходил Зербино, каждый вечер собирались девушки со всего квартала – набрать в кувшины воды и почесать язычки. Ну и доставалось же от них бедному Зербино!

– Зербино! Зербино! – кричали они. – Иди-ка сюда, а то нам скучно одним.

– Расскажи нам что-нибудь, Зербино! Ты ведь мастер рассказывать.

– Спой нам песенку, Зербино! Ты поешь лучше соловья.

– Зербино, а Зербино! Кто из нас тебе больше по вкусу? К кому ты посватаешься? Ко мне?

– Или ко мне?

– Или, может, ко мне?