По дорогам сказки

— Не следует беспокоить маленького Ганса, пока не сойдёт снег, — говорил обыкновенно мельник своей жене. — Когда человеку приходится плохо, его лучше оставить одного и не докучать ему своими посещениями. Таков, по крайней мере, мой взгляд на дружбу, и я убеждён, что я прав. Подожду, пока придёт весна, и уж тогда навещу его. Он даст мне большую корзину первоцвета, и это доставит ему такое счастье!

— Ты всегда заботишься о других, — отвечала жена, сидя в покойном кресле у камина, где ярко пылали сосновые дрова. — Только о других! Просто наслаждение послушать, как ты рассуждаешь о дружбе. Я уверена, что сам священник не умеет говорить такие прекрасные слова, хоть он и живёт в трёхэтажном доме и носит на мизинце золотое кольцо.

— А нельзя ли позвать маленького Ганса к нам сюда? — спросил мельника его младший сын. — Если ему так плохо, я поделюсь с ним кашей и покажу ему моих белых кроликов.

— Что за глупый мальчишка! — воскликнул мельник. — Право, не знаю, какой толк посылать тебя в школу. Ты там, как видно, ничему не научился. Ведь если бы Ганс пришёл сюда к нам и увидал бы наш тёплый очаг, наш добрый ужин и славный бочонок красного вина, он, пожалуй, позавидовал бы нам, а зависть — это самая ужасная вещь на свете, она может испортить характер любого человека. Нет уж, кто-кто, а я не допущу, чтобы характер у Ганса испортился. Я его лучший друг и всегда буду зорко следить, чтобы он не подвергался соблазну. Притом, если бы Ганс пришёл сюда, он, пожалуй, попросил бы у меня отпустить ему в долг немного муки, а я никак не мог бы сделать этого. Мука — мукой, а дружба — дружбой, смешивать их не следует. Ведь и слова эти пишутся различно, и означают они совершенно разные вещи. Это для каждого ясно.

— Как хорошо ты говоришь! — сказала жена мельника, наливая себе большую кружку тёплого эля. — Право, я даже чуть не задремала. Ну, точно в церкви.

— Многие поступают хорошо, — ответил мельник, — но хорошо говорят очень немногие, и это показывает, что уменье говорить — искусство более трудное, а потому и гораздо более ценное.

И он через стол строго посмотрел на своего маленького сына, которому стало так стыдно за себя, что он опустил голову, покраснел и заплакал прямо к себе в чай. Впрочем, он был ещё так мал, что его можно простить!..

— Тут и конец вашей истории? — спросила Водяная Крыса.

— Разумеется, нет, — ответила Коноплянка. — Это только начало.

— Вы, значит, совсем отстали от века, — заметила Водяная Крыса. — Каждый порядочный современный рассказчик начинает с конца, потом переходит к началу, а кончает серединой. Это новый метод. Я всё это слышала на днях от одного критика, который гулял тут вокруг пруда с каким-то молодым человеком. Он долго толковал на эту тему, и я уверена, что он прав, потому что у него были синие очки и большая лысина, и стоило только юноше сделать какое-нибудь замечание, как он тотчас же отвечал: «Фу!» Но продолжайте лучше вашу историю. Мне страшно нравится мельник. Я сама переполнена прекрасными чувствами, так что между нами много общего.

— Ну так вот, — сказала Коноплянка, прыгая то на одной ножке, то на другой, — едва зима миновала и первоцвет стал приоткрывать свои бледно-жёлтые звёздочки, мельник сказал жене:

— Пора навестить маленького Ганса.

— Ах, какое у тебя доброе сердце! — воскликнула жена. — Ты всегда думаешь о других. Только не забудь захватить с собою корзину для цветов.

Мельник связал крылья мельницы толстой железной цепью и спустился с холма, захватив с собой большую корзину.

— Доброе утро, маленький Ганс, — сказал мельник.

— Доброе утро, — ответил маленький Ганс, опираясь на лопату и улыбаясь во весь рот.

— Ну, как ты провёл эту зиму? — спросил мельник.

— Ах, — воскликнул маленький Ганс, — как мило с вашей стороны, что вы меня об этом спрашиваете! Признаться, подчас мне приходилось очень туго. Но вот наступила весна, и я опять счастлив, и цветы мои растут понемножку.

— А мы зимой частенько говорили о тебе, Ганс, — сказал мельник. — Не проходило и дня, чтобы мы не думали: как-то ты поживаешь.

— Это очень, очень мило с вашей стороны, — повторил Ганс. — А я уж начинал было бояться, не забыли ли вы меня.

— Ты меня удивляешь, Ганс, — сказал мельник. — Дружба не забывается. Вот этим-то она и прекрасна.

Боюсь, впрочем, что ты не понимаешь, в чём поэзия жизни. Кстати, как хороши эти твои первоцветы!

— Да, они действительно хороши, — согласился Ганс. — Мне прямо-таки повезло, что их нынче уродилось так много. Завтра я отнесу их на рынок и продам дочери бургомистра, а на эти деньги выкуплю мою тачку.

— Выкупишь тачку? Неужели ты хочешь этим сказать, что заложил её? Ну и глупость же ты сделал!

— Да, уж так вышло, — ответил Ганс. — Зимой, видите ли, мне пришлось круто. Денег не было даже на хлеб. Поэтому я сначала заложил серебряные пуговицы с моей воскресной куртки, потом — серебряную цепочку, потом — мою большую трубку и, наконец, тачку. Но теперь я опять всё это выкуплю.