По дороге к концу

Уже начало смеркаться, а мы все еще сидели, безмолвно уставившись в пространство. Человек может предполагать сколько угодно, но не нужно рассчитывать, что эти планы будут приведены в исполнение. Ревизм снова получил сильный удар судьбы: и он ускользнул от меня навечно, этот непослушный, крылатый любимчик и шалун (Икар! Икар!), а за ним будут и иные, всякие-разные, хотя еще не известно, кто именно. «Ephemeri Vita[251] или отображение Жития Человеческого, показанного на примере Чудесной и прежде неслыханной Истории бытия однодневной и порхающей Дрозофилы или Мушки Плодовой».[252]

Вы сами видите: я был прав, когда в самом начале предсказывал, что все сведется к привычным песнопениям. Но так уж устроена жизнь: сколько увесистых томов я еще ни напишу — хотя их будет наверняка больше того, что может вместиться за витражными дверцами серванта и в пространстве между двумя слонами-подпорками на каминной полке, даже если посчитать их все вместе, — я вряд ли сообщу вам что-то новое.

Но вам, естественно, ужасно интересно, почему мне хочется спасти от забытья именно эту параболу мотылька и света от лампочки; так вот, сообщаю вам: некоторое время назад, когда я разбирал всякую ненужную ерунду, мне попалась на глаза ротаторная копия циркуляра Объединения Литераторов десяти- или даже двенадцатилетней давности, в которой беззаботному творческому народцу сообщалось, что Королевское Общество Воздухоплавания объявило конкурс и назначило призы за повесть, в которой воздухоплавание «будет описано соответствующим образом»; за Первый Приз они присуждали 400 или 350 гульденов, за Второй Приз — 200 или 175, — так что меня не удивляет, что это общество постепенно приближается к банкротству.

Я, конечно, простил им все обещания Призов, но именно это сообщение послужило мне стимулом сделать эту тему, естественно, соответствующим образом обработанную, предметом собственной прозы, уже не из соображений чистого барыша, а, скорее, следуя призванию.

Экуменические дебаты

Мой гуру все говорит мне о карме

и о том, что нужно подняться на ступеньку выше:

наверное, мне еще не надоело.

«Астрология», отвечаю я, «истязаемые Мальчики,

Тайные Травы плюс Луна:

этого мне пока хватает.

Бремя от времени порыться в Писании, сходить к Обедне тоже можно, но не обязательно».

Греонтерп, 2 ноября 1965 года. Уже четыре года подряд я пытаюсь устроить Праздник Пития на День Всех Скорбящих, но никак не получается. Если я упоминаю название праздника, то оказывается, что никто о таком не слышал. А если и слышали, то не помнят точную дату. А если знают и праздник, и дату, то понятия не имеют, что это вообще означает и каков повод. А когда я, в конце концов, все разъясняю, они смотрят недоверчиво, но забавляются и думают, что и с моей стороны это просто-напросто шутка. К тому времени мне это опять надоедает, и я даже не берусь за дальнейшие объяснения и организацию каких-либо увеселений.

Так что и в этом году я приготовился к празднованию в одиночку, в одиночку я и праздную, что-то вроде собственного, светящегося тишиной частного Рождества.

Тигра в Амстердаме, и в эти дни неподвижной тишины я даже написал названное в честь праздника стихотворение и отправил его в редакцию большого католического ежедневника, чтобы получить обратно с благодарностью за внимание и извинениями в отказе: оно было слишком «загадочным», более того, у них уже было стихотворение, посвященное одновременно и Дню Всех Святых, и Дню Всех Скорбящих. Против этого, разумеется, не попрешь.

Я гуляю больше обычного и чаще нахожу в свой любимый кабачок в Б., хотя сам же этого не одобряю, потому что и вообще противник посиделок и кафе; последний ран я там был после обеда в среду, когда и наведении было совсем спокойно, так что я вдоволь мог поговорить с хозяином В. и его работником, Королем-Однозубом, и обменяться мыслями о месте человека в мире, человека современного, всем ветрам открытого. Мне наливали опять в полцены, одну рюмку за мой счет, другую — за счет владельца, поочередно, ad fundum et ad infinitum.[253]

Время от времени выглядывало солнышко, а В. завел опять свою обычную меланхоличную шарманку, посвященную достойному зависти покою мертвых, которым их так щедро одаривают:

— Герард, пойдем, что ли, прогуляемся по кладбищу?

Король-Однозуб, который ровно через две с половиной недели потеряет последний зуб в решающей схватке с захлопнувшейся перед его лицом дверью, — хотя ни один из нас этого тогда не знал, — взял управление хозяйством на себя.