По дороге к концу

И я считаю большим своим достижением то, что я остался совершенно спокойным и ничего не ответил на реплику П. С того момента я действовал очень осмотрительно, следуя правилу: где силой не взять, там хитрость поможет. П. решил, что остатки мяса, приготовленного дней пять тому назад, на грани разложения, коту сойдут, и дал ему молоко, которое сворачивается в чае или молоке, не годно даже для соусов или супов и стоит уже с неделю (но почему, скажите на милость, ведь речь идет о смешном количестве, ему и надо-то пару наперстков). Нечасто я испытывал подобное удовлетворение: я доставал из холодильника изрядные куски свежего мяса и торопливо наливал в блюдечко утреннее молоко, а блюдечки потом менял, мясо коварно скармливал зверьку маленькими кусочками; все это происходило, как только П. уходил на достаточно продолжительное время. Перед отъездом я оставил десять шиллингов на шесть или восемь порций мяса на попечение кандидата в католики А. — о котором уже заходила речь в моем «Письме из Амстердама» и который гостил здесь, тоже в августе, — на тот случай, если в холодильнике будет пусто.

Но все равно для меня остается загадкой и до сих пор интригует эта подлость по отношению к животным. У меня есть свои предположения: я думаю, что это основано на каком-то высокомерии (которое встречается, в основном, у людей, верящих, что разум есть единственное мерило всего сущего, людей, отрицающих мистику), следуя которому хорошее, заботливое отношение к животному непременно конфликтует с человеческим достоинством и, в основном, с его же престижем.

Но и тот, кто, напротив, хорошо относится к животным, вполне может быть плохим человеком, я знаю. Но тот, кто плохо ведет себя по отношению к животным, никогда не может быть хорошим человеком, вот вывод, к которому я пришел и от которого хотел бы отказаться, потому что поведение П. по отношению к котенку было, вне всяких сомнений, плохим, а извинение в силу незнания к нему не применимо.

Признаюсь, я что-то тяжел на руку, и почему мне необходимо было написать весь этот рассказ о коте, я не знаю, но ясно, что эта проблема уходит корнями в самую глубь меня — простите, что не смог сформулировать половчее. Может быть, меня неотступно преследуют мысли о страдании и вине — если бы я постепенно об этом не догадался, что ж я тогда за дурак. Но побуждения мои в непротивлении этой одержимости остаются темными и нечеткими; между тем ярость и ненависть составляют ее скудный урожай. Для ярости в день моего свидания с Hut нет никаких причин, и все же я заранее сержусь из-за того, в каком состоянии я найду кота (который, кстати, живет-поживает и был назван Гермесом) три месяца спустя. Однако он выглядит безупречно, и — когда я сталкиваюсь с ним в столовой, — урчит, развалившись на подушке; тело его крепкое и мускулистое, пестрая шерстка блестит, а губы, десны, зубы и глаза лучатся здоровьем. Я заговариваю со зверьком с бесстыдной сентиментальностью, опасно приближаясь к подвыванию. К счастью, на подоконнике, на подносе выставлена половина алкогольных запасов в доме — джин, мартини, аквавит[156] (а это здесь откуда?), и вдобавок чистые бокалы, мисочки со льдом, лимонные дольки, все приличненько, можно сказать; бутылки открыты и еще на три четверти полны, ни охраны тебе, ни присмотра, ничего — в комнате только мы с Гермесом, и он не против. («Папочке можно выпить, если ему так хочется. Папочка хороший».) Ну, если я вам сильно не помешаю, начнем. Тогда уж gin and french,[157] причем не столько french, вот даже интересно, каким будет вкус, если french с овеем не добавлять, может, несколько эксцентрично с моей стороны, но пусть будет так. Налить в бокал для вина и ребенку под силу, а остальное лишь вопрос, как донести, не пролив, свободной рукой вяло перекреститься и перенести жидкость «из одной емкости в другую», при этом «форма изменится, но объем останется прежним». Да, да, может, так оно и есть. Стакан вытереть насухо платком, смущенно уставиться в пол, неслышно что-то промурлыкать, все это дано человеку Природой: ничего, прекрасно можно справиться, даже если тебя этому никогда не учили в школе.

А, впрочем, дает по башке, так вот целый стакан разом. Мне нужно слегка охладиться, иначе я выдам себя речью и движениями. Через входную дверь я осторожно проплываю в сад и праздно шатаюсь, придав лицу как можно более задумчивое выражение. Уже стемнело, и все покрыто усталым, хорошо просеянным — и хоть я ни к чему не прикасаюсь, но чувствуется, что влажным — светом, как будто я сижу в бутылке. Очень может быть, потому что выпитый алкоголь, изначально в бутылке, разве я не прав, все верно, картины отражаются, душа все понимает.