По дороге к концу

*** отель, утро воскресенья, 19 августа. Отель на границе с Шотландией — куда мы приехали вчера пополудни, ближе к вечеру, и который мы скоро, около половины двенадцатого, покинем для второго и последнего этапа нашего путешествия — представляет собой отделанный коричневыми панелями храм самоубийц. Он располагается внутри выстроенной лет сто назад имитации замка шестнадцатого века, с парапетами, воротами, амбразурами и всем тем, что полагается нормальной крепости. Построено все добротно, так что даже век спустя на здании не найти и малейших следов прошедшего времени. Как образчик совершенно безоружного, честного китча, оно близко к тому, чтобы — по крайней мере, снаружи — заиграть некой чарующей красотой. Чего, в свою очередь, не скажешь о двух вдовах или разведенках, которые отелем управляют, хоть китча в них самих тоже достаточно. Улыбкам нет конца, а старшая, кажется, владелица, изъясняется с таким сугубо вельможным акцентом, который даже меня, довольно слабо разбирающегося в диалектах, наводит на мысль о голландцах — обитателях вилл, что читают «Элсевир»,[19] встраивают камины, но счастья так и не видят: труба не тянет, дети страдают от непонятных приступов рвоты и истерик, а также боятся наступления ночи, и на тельцах их регулярно, как потеплеет, высыпает крапивница. Я не видел здесь голов, подобных Христовым, «с умащенными кудрями и возведенными горе» очами, но то, что каждый служащий отеля носит терновый венец, остается вне всяких сомнений. Стоит только зайти в вестибюль — и увидишь рассаду пенсионеров-игроков в крикет, дебилов-рыбаков и всяких других кретинов в креслах, и сразу почувствуешь волну всепоглощающей жалости не только к человечеству и разным тварям, но к самому Господу. (У. говорит, что это заведение напоминает ему mental horrid,[20] куда его пытались запихнуть после нервного припадка в 1943 и куда его даже привезли, но, услышав чьи-то вопли и увидев искаженные лица каких-то полковников, игравших в пинг-понг, он решительно отказался там остаться.) Несмотря на все это, примечательно, что обслуживание в отеле неплохое. Правда, в моей комнате не было ни раковины, ни даже питьевого фонтанчика, так что мне пришлось ночью выбраться из окна на плоскую крышу, чтобы, пристроившись на краю, между двумя зубцами, отлить вниз, на газон. Сверх того, с водоема поблизости, а, может, с пруда перед зданием, прилетали в гости тучи комаров, слишком маленьких, чтобы гоняться за каждым по отдельности, но от этого не менее болезненно кусающих. (Из-за них открылась заново рана на ухе, которое прокусил Вим, пытаясь усмирить меня во время приключившегося со мной приступа белой горячки, — ухо, которое, между прочим, почти зажило, а теперь вся подушка в крови.) Жизнь — сплошная крестная мука.

Раз уж я все равно начал разговор на эту тему: только что сходил к обедне в местную маленькую католическую церковь. Названия так и не узнал (неохота идти вниз спрашивать). Главное то, что сама по себе церковь — чудовище, снаружи окрашенное в кошмарные пастельные тона. Интерьер лишь подтвердил мое убеждение в том, что только Рим, в отличие от какого-нибудь другого института, наделен бесподобным даром выдумывать богохульственные расцветки. И редко мне попадался такой косо- и большелапый и плоскостопый священник, прыгающий в клоунском наряде такого грязно-желтого и пошло-зеленого цвета, и я еще промолчу о фиолетовых одеяниях прислужников. Круглые, безликие и не смазанные клеем почтовые марки, в которых Бог, если все пойдет по плану; обнаружит свою лакомую суть,[21] хранятся в неправдоподобной конструкции, вроде колыбельки Шалтая-Болтая (по мнению Николааса Круза[22] есть у нее что-то общее с Клеткой Фарадея[23]), которую кто-то — о вкусах не спорят — задрапировал нижней юбкой из марли бутылочного цвета. Я слышал, что в Амстердаме готовят выставку самых уродливых предметов быта. Интересно, разрешат ли когда-нибудь провести выставку самых уродливых предметов религиозного быта, на которой Римско-Католическая Церковь несомненно займет не только первое, второе и третье места, но и удостоится похвалы жюри за чудовищность представляемого на конкурсе. А я еще думал, что созерцание стенной живописи в часовне Пресвятой Богородицы в Хейло было самым ужасным испытанием в моей жизни.

(Агнец Божий, взявший на себя грехи мира, помилуй нас.)