"По дороге в Рай…"

Так долго лгала мне за картою карта,
Что я уж не мог опъяниться вином.
Холодные звезды тревожного марта
Бледнели одна за другой за окном.

В холодном безумье, в тревожном азарте
И чувствовал, будто игра - это сон.
"Весь банк, - закричал, - покрываю я в карте!"
И карта убита, и я побежден.

Я вышел на воздух. Рассветные тени
Бродили так нежно по нежным снегам.
Не помню я сам, как я пал на колени,
Мой крест золотой прижимая к губам.

"Стать вольным и чистым, как звездное небо,
Твой посох принять, о, Сестра Нищета,
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста!"

Мгновенье… и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный,
И молча на карту поставил мой крест.

"Так вот он какой", - подумала я, когда Костя в первый раз читал эти стихи Гумилева. "Да, он и такой тоже", - думала я всякий раз потом.

Обиднее всего, когда те люди, которые вроде бы и любят его - фаны "Алисы", - в своем представлении упрощают его, видят в какой-то одной плоскости, в одном-двух цветах вместо всего спектра, даже если это красный и черный - цвета "Алисы".

Фаны во времени тоже меняются. Но пугает как раз то, что перемены, на мой взгляд не к лучшему. Новая генерация посетителей концертов (и не только алисовских) меня откровенно пугает. Жизнь заставляет и Костю задумываться об этом.

После июньских концертов 1991 года он позвонил мне, и мы долго пытались вместе найти ответ на вопрос: что происходит в Питере? На этих концертах в зале постоянно возникали жестокие драки. Вынуждены были вмешиваться омоновцы. Костя не раз останавливал выступление. "Красно-черные" фаны "Алисы" говорили, что в зал приходят парни из молодежной группировки, которых зовут "нациками" - производное от "наци", "нацист" - и "мочат" "красно-черных". Драки были и на целом ряде московских концертов. Что происходит? Наверное, то же, что и во всей стране. Взрослый мир, перелаявшийся, брызгающий слюной, проецируется на мир детский. Во взрослом мире - нашисты, родовцы, красно-коричневые, монархисты, анархисты, демократы, либералы, радикалы - и ненависть, ненависть, ненависть… В детском мире - красно-черные, нацики, серпы, мужики и т.д и т.п. И опять ненависть, ненависть, ненависть…

Любовь и добро, боль и нежность никак не находят дорогу к омертвевшим сердцам. Ненависть, ненависть…

Иногда я впадаю в смертный грех уныния. Я думаю: ну вот хотя бы те, кто днями жил возле могил Богословского кладбища, кто проливал тонны слез после гибели Вити Цоя - ведь, значит, они любят его песни. Значит, они что-то поняли. А если поняли, то не логичнее было бы энергию, затраченную на демонстрацию своей скорби, что само по себе как-то не очень… - настоящая скорбь чурается людских глаз, горе ищет уединения… - если бы они эту энергию затратили на то, чтобы сделать пусть маленькое, но реальное депо… Ну, не знаю… хотя бы на том же кладбище помочь навести порядок. Или утешить кого-то из своих же друзей… Вокруг ненависть, ненависть…

Ребята, давайте убьем дракона в себе! Давайте не только прыгать у сцены и показывать "козу", но и следовать тому, что почерпнуто из песен Цоя, Гребенщикова, Шевчука, Кинчева, Бутусова и многих других…

* * *

- Очень хочется стать святым, - сказал мне однажды Боб, Борис Борисович Гребенщиков.

Костя никогда не говорил, кем и каким ему хочется стать. Он поет. Любит. Презирает. Оплакивает друзей. Гуляет с детьми. Пишет альбомы. Читает книги. Ловит рыбу. Ездит на гастроли. Думает. Сомневается. Одним словом - живет… Он не стремится к святости - знает, что это ему не дано. Правда, не раз нахально заявлял, что считает себя "всего лишь недостойным братом Иисуса Христа". Всего лишь братом сына Божия! Однако…

Богоискатель? Богоборец? "Глазами в облака да в трясину ногой"… Не помню, у кого из наших русских писателей я вычитала слово "святозверь" как характеристику русского человека. Помню зато, какой восторг это определение вызвало у Кинчева. Святозверь. Мне кажется, что при всей многогранности, противоречивости, сложности его натуры и его творчества "загадка Кинчева" не есть загадка. Все дело в том, что ему просто неведома любовь платоническая. Кинчев в творчестве своем - воплощенная чувственность.