По дороге в вечность

Вопрос Мишель производит волшебное действие. Кэмрин мгновенно просыпается. Может, испугалась «скорой»? Или до нее наконец дошел смысл моих вопросов? Теперь Кэмрин смотрит на меня широко раскрытыми испуганными глазами.

– Сколько этих чертовых таблеток ты проглотила? – снова спрашиваю я.

Кэмрин смотрит на ночной столик, где стоит пластиковый флакон. Судя по маркировке, такие лекарства отпускают строго по рецепту. Кэмрин несвойственно долго спать. Я все понимаю: она вчера устала. До полудня я вообще не дергался. Но она не проснулась ни в час, ни в два. Когда я вошел в комнату, чтобы проведать ее, мне на глаза и попался этот чертов флакон. Он валялся на полу.

– Кэмрин!

Я снова ее трясу, пытаясь вернуть внимание.

Она смотрит на меня, и в ее глазах отражается несколько эмоций. Я не знаю, какая из них сильнее: ощущение униженности, раскаяние, обида, гнев или покорность судьбе. Потом ее глаза наполняются слезами. У нее начинают дрожать плечи, затем все тело. Она падает мне на руки и отчаянно рыдает. Это разрывает мне сердце.

– Эндрю, – окликает меня Мишель.

– Не волнуйся, с нею все будет в порядке, – не оборачиваясь, говорю я.

Я готов сам заплакать и в то же время продолжаю злиться на Кэмрин. Мне сдавливает грудь.

Мишель тихо закрывает дверь.

Я даю Кэмрин выплакаться. Моя рубашка становится мокрой. Я молчу. Говорить мы будем потом. Ей надо вылить все слезы, которые она удерживала в себе. Но злость и обида не проходят. Надо взять себя в руки, иначе я могу наговорить ей совсем не тех слов. Я обнимаю ее дрожащее тело, целую ей волосы и пытаюсь не заплакать сам. Злоба и обида мне в этом помогают.

– Я очень виновата! – восклицает Кэмрин.

За какой-то миг я успеваю ощутить ее пронзительную боль, отчего мои дурные чувства улетучиваются. Еще крепче обнимаю Кэмрин.

– Ты передо мной извиняешься? – удивляюсь я.

Отстраняю ее от себя и неистово мотаю головой. Потом возвращаюсь к вопросу, заданному несколько минут назад.

– Ты мне так и не ответила, сколько таблеток ты проглотила, – говорю я, глядя ей в глаза.

– Всего три. Вчера ночью. Никак не могла уснуть.

– А сколько их было во флаконе?

– Не знаю. Наверное, двадцать.

– И давно ты их принимаешь?

– Со вторника, – помолчав, признается Кэмрин. – Эти таблетки прописали моей матери. Я случайно наткнулась на них, когда у меня болела голова. Думала, быстрее пройдет. Потом начала принимать уже… так…

В ее глазах снова блестят слезы.

Я вытираю их.

– Как же так, Кэмрин? – Я обнимаю ее. – О чем ты думала?

– Ни о чем! – всхлипывает она. – Сама не понимаю, что со мной.

– Нет, ты очень хорошо понимаешь, что с тобой. – Беру ее лицо в ладони. – Потеря Лили тебя подкосила, и ты не знаешь, как с этим справиться. Жаль, что ты все это носишь в себе и до сих пор не захотела поговорить со мной.

Кэмрин не пытается вырваться из моих рук, но отводит глаза. Каждая секунда ее молчания очень больно бьет по мне.

– Кэмрин! – Я безуспешно пытаюсь заставить ее смотреть мне в глаза. – Поговори со мной. Ты должна поговорить со мной. Ты ведь не сделала ничего плохого. Ты не могла предотвратить случившееся. Тебе нужно это знать. Ты должна по…

Она вырывается и теперь смотрит на меня. Глаза полны боли и… чего-то еще.

– Это моя вина! – заявляет она и отодвигается. Потом встает с кровати, скрещивает руки на груди и поворачивается ко мне спиной.

– Кэмрин, это не твоя вина. – Я подхожу к ней.

В последнюю секунду она стремительно поворачивается и кричит:

– Нет, Эндрю, это моя вина! – Слезы ручьями катятся у нее по щекам. – Мне было никак не отделаться от мыслей об оборотной стороне своей беременности. Она спутала все наши замыслы. Мы четыре месяца торчали в Галвестоне. Я не представляла, как мы вообще куда-то выберемся с ребенком! Такие мысли не проходят бесследно. Это моя, и только моя, вина, что мы потеряли Лили, и я продолжаю ненавидеть себя за то, что я такая! – Она закрывает лицо руками.

– Кэмрин, не наговаривай на себя! – Я снова подбегаю и обнимаю ее. – Ты ни в чем не виновата. – Едва ли когда-нибудь в моем голосе было столько страсти. Мы оба дрожим. – Посмотри на меня. Я понимаю твои чувства. Но если родители теряют ребенка, пусть и не успевшего родиться, они виноваты оба. Я тоже виноват. Я много думал об этом. Если бы Лили можно было спасти, я бы сделал все.

Кэмрин не надо ничего говорить. Я знаю: ее чувства совпадают с моими. Но она все равно произносит:

– Я не сожалела, что забеременела. И я… я хочу, чтобы Лили вернулась.

– Знаю, знаю. – Я веду Кэмрин и сажаю на краешек кровати. Сам сажусь на корточки, упираясь руками в ее бедра. Потом беру за руки. – Ты не виновата.

Она смахивает слезинки. Затем мы молча сидим. Долго. Мне это время кажется вечностью. Кажется, что Кэмрин верит мне либо не хочет спорить. Потом она смотрит на стену у меня за спиной и тихо спрашивает:

– Неужели я теперь превращусь в лекарственную наркоманку?

Мне хочется смеяться, но я сдерживаюсь. Лишь качаю головой и ласково улыбаюсь, слегка надавливая пальцами на ее запястья: