По древнегреческому сценарию

Думала я о полярном сиянии. Это было волшебство – все небо переливалось нежными отсветами. Это невозможно описать – это надо видеть. Когда оно начиналось, поселок просыпался, люди будили друг друга и высыпали на улицу. Стояли, задрав головы, молча, забыв обо всем.

Что-то было важнее всего. Еды. Одежды. Книг. Что-то невероятное, запредельное. Внеземное.

Когда началась война, я уже умела читать и научилась слушать радио – до этого передачи по радио казались мне скучными.

Война была далеко, но добиралась и до нас. Призывали ненцев-охотников.

Из нашего поселка исчезли почти все мужчины – ушли на фронт. Стали приходить похоронки. Из Ленинграда к нам привезли семью финнов, двух стариков. То, что они рассказывали, было страшно.

Они были худы как два скелета. Говорить могли только о еде и о том, чем питались в блокадном Ленинграде.

Мы, дети, переживали гибель Зои Космодемьянской, Александра Матросова, молодогвардейцев. Страшные пытки мы чувствовали на себе, на своем теле. Я с трудом засыпала по вечерам – ужас того, что творилось в мире, надрывал сердце.

Вот в этом уголке между северным полярным кругом и Обской губой росли мы с Сашей, не соприкасаясь друг с другом.

Мы преодолели несколько десятков метров, разделявших нас в Нумгах, в Москве, встретившись в здании на Моховой. Впрочем, эта встреча не развилась в дружбу. Учеба на филологическом факультете МГУ, конечно, праздник, но праздник, напоминающий подводное царство: занырнул – и пропал для надводного мира. Несколько мертвых языков – древнерусский, старославянский, латинский, древнегреческий или санскрит. Несколько живых: хотя бы один западноевропейский и, по крайней мере, два современных славянских – восточнославянский и западно- или южнославянский, иначе не допустят к экзамену по сравнительному языкознанию. История древнерусской литературы, древнегреческой, древнеримской, западноевропейской – французской, английской, немецкой, история американской литературы, литературы народов СССР – украинской, белорусской, грузинской, армянской, таджикской, азербайджанской, казахской, узбекской, киргизкой, туркменской. До дружбы ли тут?

Но впечатление от первой встречи запомнилось.

Он был очень похож на своего отца, Нестерова Василия Петровича, директора станции. Его отца я помнила: он бывал в школе и, хотя школа была на территории совхоза, обеспечивал ее дровами на всю зиму, сам принимая участие в их заготовке. Кроме того, у нас сохранился снимок: четверо мужчин в обнимку на черно-белом фото. В центре – два директора, Чупров и Нестеров, первый маленький и пузатый, второй среднего роста, стройный. Слева, ссутулившись и присев, чтобы не слишком контрастировать с коротеньким Чупровым, – совхозный бухгалтер Николай Николаевич (фамилию не помню), справа – завхоз станции Семенов, добродушный и милый человек, мы его звали дядя Яша. Директора были очень контрастны. Чупров смотрел прямо перед собой мутноватыми глазами из-под кустистых бровей. Нижняя губа оттопырена. Мощный подбородок и внушительный живот, который он изо всех сил старался втянуть и от этого выглядел, как будто проглотил палку. Нестеров смотрел открыто, вьющиеся волосы спадали на лоб, улыбка трогала губы. Он вызывал симпатию и доверие. Вообще, по рассказам моей мамы, у него было сумасшедшее обаяние. Дисциплина на станции держалась на любви и уважении к директору, в совхозе – на страхе, зависимости и интригах. Могу предположить, что неприязнь Чупрова к Нестерову происходила от зависти к обаянию и популярности последнего. Оба директора были грешниками по части женского пола, но грехи у них были разные. Чупров имел содержанок, которых оплачивал из совхозной казны, подбрасывая им премии и другие выплаты, ну и плюс подарки и гостинцы детям из своего кармана. Его детей ни с кем нельзя было перепутать – те же глаза, те же подбородки, такие же коротышки и тот же командирский характер.

Жену Чупров держал в строгости. Она была из «бывших», аристократичная, презирающая и население поселка, и мужа, и детей содержанок. У нее детей не было. Она вела хозяйство, управляя прислугой, вышивала цветы, котят и портреты поэтов, читала романы на французском и не давала повода к пересудам о ее отношениях с супругом – она была выше всей этой грязи, и грязь не прилипала к ней.

Нестеров любил свою жену, не заводил ни постоянных любовниц, ни гарема, просто не всегда мог устоять перед влюблявшимися в него женщинами. В его сердце вспыхивало ответное чувство, и тогда все летело в тартарары – он влюблялся по-мальчишески беззаветно, все прошлое было ошибкой, и вот наконец…

Но порыв проходил, дома – очередной скандал, на грани развода, потом недели ледяного молчания жены, униженных просьб простить, клятв, что это не повторится, разумеется, до следующей встречи с самой лучшей женщиной в мире…

Вот всё, связанное с Сашей, что я могла вспомнить из своего детства и из рассказов моей мамы.

Настоящая встреча состоялась, когда я уже окончила университет, он же учился на третьем курсе.